Новые фото
Лучшие фото
Книга А.Ширвиндта
|
Автор
 |
Опубликовано: 973 дня назад (30 марта 2022)
Рубрика: мемуары и биографии
Редактировалось: 5 раз — последний 30 марта 2022
|
+1 Голосов: 1 |
* * *
На 86-м году жизни после тяжелого и продолжительного раздумья принял решение уйти с поста художественного руководителя Московского академического театра сатиры Александр Анатольевич Ширвиндт. Он родился в Москве 19 июля 1934 года. Проведя 10 лет в борьбе со средним образованием, он, несмотря на сопротивление родителей, проник в Театральное училище имени Щукина, которое окончил в 1956 году, как ни странно, с красным дипломом. После этого, вы будете смеяться, 11 лет Ширвиндт проработал в Театре имени Ленинского комсомола, где сыграл три десятка ролей, в том числе, по мнению спохватившихся критиков, несколько удачных. Были даже случаи счастливой творческой жизни с 1963 по 1967 год под руководством Анатолия Эфроса. Этого не могли пережить начальники из ЦК комсомола, потому что это счастье не совпадало с представлениями о комсомольском счастье. И тогда бывшие счастливцы недлинной вереницей пошли за Cиней птицей в Театр на Малой Бронной. Вереница была действительно недлинной, а птица в лице Анатолия Эфроса была на самом деле посиневшей от переживаний. Потом возник Театр сатиры. Транзит «Театр имени Ленинского комсомола – Театр сатиры» был недолгим, и в 1970 году Ширвиндт обосновался на площади Маяковского. Он работал актером, режиссером, автором и 20 лет назад заступил на пост художественного руководителя театра. Единственное, от чего он, пожалуй, в эти 50 лет увернулся, – от руководства пожарной охраной.
Трудно переоценить тот вклад, который Ширвиндт внес в историю…
Это было вступление или, скорее, предисловие. Нет, все-таки вступление. Возникает естественный вопрос: а зачем оно вообще? Ну, наверное, без вступления нельзя. А раз так, то читатель должен знать, во что он вступает. Поэтому прежде всего необходима яркая картина значимости автора.
Но, честно говоря, вступление-предисловие – «жанр» подозрительный. В нем либо архизнаменитая личность, рекламируя автора, снисходительно поглаживает его по головке, либо какой-нибудь незыблемый авторитет популярно объясняет недалекому читателю содержание произведения.
Саму книгу просто так, например, со слов: «Как-то, помню, я ехал домой…» – мне кажется, начинать не стоит. Обязательно должен быть эпиграф. Допустим, автором придумывается фраза: «Быть, чтобы не забыли». И подписывается: «Ранний Гельвеций». Очевидно, сочинителю ближе ранний Гельвеций, поздний его раздражает. А без эпиграфа из Монтеня вообще стыдно появляться в литературе.
Очень завидую людям, у которых биография соткана из того, что помнишь. Тогда получается внятная картина: зачем и как жил. А если нет, то либо документально сдобренная фантазия, либо никому не нужная якобы правда. Спросить не у кого, поскольку оставшиеся старожиды ничего не помнят. Приходится врать самому. Соврал – ощущение, что вспомнил. Другой врун «вспомнил» противоположное – возникает диспут. Этакий круглый стол с острыми углами. «Ваш покорный слуга» – как я люблю это выражение – отдает рыцарством и дуэлями. Или «пишущий эти строки» – тоже красиво, правда, попахивает анонимкой.
Когда мне стукнуло 85, я подумал, что это вполне серьезная цифра, чтобы себя сформулировать. Не получается. Мешают трусость и инфантильность. Трусость закрывает глаза на количество вин (не выпитых вин, что тоже можно инкриминировать, а совершенных за этот немалый срок проступков), а инфантильность бросает в слезливое оправдание моральных и физических преступлений, совершенных в борьбе с действительностью.
На очередной диспансеризации у меня обнаружили синусовую брадикардию. В переводе на общедоступный – перебои. Вероятно, от сердца эти симптомы поползли по организму, и возникла мерцающая аритмия мысли.
Раньше я, бросаясь в графоманию, считал: не надо замахиваться на монументальные мемуары со скромнейшими разделами «Я о себе» и «Они обо мне, а я о них». Теперь подумал: а почему бы и нет? Пусть еще одна книжонка рухнет в залежи литературных запасников.
Да, еще. Сноски. Наступает такой период биографии, когда сноски становятся значимее содержания. Поэтому в этой книжке я передвигаю их из-за черты оседлости внизу страницы наверх, к полноправному тексту.
Вот, пожалуй, и все. Нет, не все. Чуть не забыл: мнение автора может не совпадать с мнением редакции, или мнение редакции может не совпадать с мнением автора. Это стыдливо-трусливо-цензурная уловка. Конечно, нужны варианты: мнение автора может и совпадать с мнением редакции, мнение автора не может не совпадать с мнением редакции и мнение автора не может совпадать с мнением редакции.
Я о себе
Сейчас постановили, что нужно очень внимательно относиться к людям предпенсионного возраста. Это прекрасная находка. Можно, например, при достижении предпенсионного возраста начать переучиваться на другую профессию. И государство в этом поможет. Предположим, если ты всю жизнь занимался макраме, то в 60 лет логично осваивать лесоповал, чтобы к 85-ти где-то в районе Иркутска стать успешным китайским лесопромышленником. Такая неожиданная забота о стариках – или следствие полной неуверенности в молодежи, или хитрый ход для убыстрения вымирания, так как обычно, если мы что-то начинаем беречь, то это накрывается быстрее всего.
Мой ребенок Миша возил меня как-то к одному врачу в Германию. Доктор отказался смотреть московские бумажки, только спросил меня: «На что вы жалуетесь?» Я честно признался, что жалуюсь на 19 июля 1934 года.
85 лет – дата, конечно, внушительная, но возраст – это не величина цифры, а состояние духа. У Бунина в повести «Деревня» есть щемящее определение: «это был старозаветный мужик, ошалевший от долголетия».
Не стареют душой ветераны. А тело? Может, кто-то помнит, что в наших аэропортах раньше были жуткие накопители: минут за сорок до отлета самолета пассажиров накопляли в каком-то предбаннике, в тесноте и духоте. Дома ветеранов сцены – как накопители перед выходом на небеса.
Александр Кушнер когда-то заметил: «Времена не выбирают, / В них живут и умирают». Умирать стали очень дисциплинированно, с жизнью сложнее.
Лет двадцать подряд я отдыхаю на Валдае – тупо сижу с удочкой. Саша Абдулов и Андрюша Макаревич на окраине Валдая построили дома. Когда Абдулов при всей своей занятости вырывался туда, там стоял дым столбом. Как-то звонит он мне полпервого ночи: «Дядя Шур, Андрюшка приехал, ребята собрались, давайте к нам». Я начинаю кобениться: «Саша, уже ночь, я старый. В следующий раз обязательно». И не оторвал задницу, не поехал. Сашку я больше не видел. Когда куда-то зовут, надо сразу лететь, а то есть риск больше никогда не увидеться.
Устраивали как-то вечер памяти Элика Рязанова в Концертном зале имени Чайковского. Через три дня там же – вечер памяти Булата Окуджавы. Не прошло и недели – презентация книги о Михаиле Козакове. В Доме актера – вечер воспоминаний о Сереже Юрском. И я везде выхожу на сцену – становлюсь единственным случайно дожившим и превращаюсь в атрибут ритуальных услуг.
Телеканалы, газеты, журналы бешеной скороговоркой соболезнуют родным, коллективу и Родине в связи с очередной значимой потерей. Некогда пролить искреннюю слезу, слишком много действительно важных событий в мире, чтобы остановиться на единичной утрате. Даже минута молчания сегодня – условно-протокольный пункт вынужденной задержки бытия. Погрустили коротко и побежали дальше. Сейчас вынос тела совмещен с назначением на должность этого тела. Но, если взглянуть на эту проблему без лишнего максимализма, думаю, что некоторая «недовариваемость» скорби оправдывается сегодняшним затовариванием погоста.
https://mir-knig.com/read_565783-1
0 просмотров
Комментарии (1)