Б. Самойлов. Браво. На фото: Михаил Фёдорович Ушаков.

БравО — так броско звали рыжего жеребца, привезенного из Москвы на конюшни размещавшегося тогда в Гордеевке Нижегородского ипподрома.


БравО — так броско звали рыжего жеребца, привезенного из Москвы на конюшни размещавшегося тогда в Гордеевке Нижегородского ипподрома.

Сухой и породный, он бежал, чуть склонив голову, низким, настильным ходом, и, наблюдая его энергичный бег, действительно возникало желание выразить свое восхищение и крикнуть: БравО! БравО, БравО! Так хорош он был в беге.

Однако появился он на дорожке ипподрома не сразу...

Его привезли в Нижний крайне озлобленным, и был он зверь зверем. Стоило кому-нибудь приблизиться к его деннику, находившемуся в самом конце конюшни, как он, похрапывая, прижимал уши, оскаливал зубы, а правая задняя нога его, чуть подавшись вперед и касаясь пола лишь носком копыта, готова была в любую секунду нанести удар, столь же неотвратимый, сколь стремительный. Особенно люто ненавидел он беговую качалку. Вид ее бросал жеребца в дрожь, и о том, чтобы запрячь его, не могло быть и речи.

С чего Браво так залютовал, никто толком не знал. Может, ему пришлось хлебнуть лиха в молодые годы, павшие на период гражданской войны, когда и лошадям приходилось не сладко. А может, ожесточило его отношение какого-то наездника, у которого он побывал в тренинге? Обо всем этом можно было лишь гадать. Ясно же было одно: рысака такого высокого происхождения и класса с Центрального ипподрома просто так ни за что ни про что не списали бы. А коли списали, значит, отчаялись, хотя в Москве в ту пору с лошадьми работали прославленные мастера тренинга и езды.

Рожден был Браво в 1917 году и родителей имел знаменитых; отец — гнедой Ирис — сын купленного в Америке Барона Роджерса, отличался устойчивой рысью и ровностью хода на все дистанции и был одним из фаворитов Московского ипподрома.

Он оставил заметный след в отечественном коннозаводстве, и линия Ириса более шестидесяти лет занимала в нем свое место.

Мать Браво — рыжая выводная Бель-Берд — считалась одной из резвейших кобыл своего времени и, входя в ту же компанию ипподромных крэков, что и Ирис, не раз оставляла их в побитом поле. Правда, она была трудной в езде и выступала неровно. Чрезмерно темпераментная и нервная, она находилась под властью настроения. Не исключено, что свой строптивый характер кобыла передала сыну, а какие-то обстоятельства воспитания и тренинга эту строптивость усугубили до такой степени, что жеребец даже в деннике никого к себе не подпускал, кроме конюха, которого тоже едва терпел.

Конечно же, нижегородские наездники понимали высокую классность и нераскрытые резвостные возможности жеребца, но попытки подступиться к нему успеха не имели. И за Браво утвердилось определение, содержащее приговор для любой лошади: «Отбойный!».

Сколь высокого класса ни была бы лошадь, но если она никак не хочет ладить с человеком, то перестает быть нужной. Известно к тому же, что характер лошади наследуется ее потомками, и коннозаводство знает примеры, когда злонравие решало судьбы даже выдающихся лошадей. Неужели этого рыжего жеребца ждет их участь и он уйдет из жизни, не проявив своих недюжинных способностей, не оставив потомства? Неужели не найти ключа к сердцу упрямца? Мысль эта волновала многих, но особенно запала она в душу одного из самых смелых и умелых нижегородских наездников. Потомственный конник, в прошлом кавалерийский офицер, он находил подход к любой лошади, и закавыка с Браво стала для него вопросом профессиональной чести.

Когда солнечным, ясным утром наездник впервые вошел в денник Браво, он прижимал к груди большой полосатый арбуз. Жеребец принял в угол, повернулся к пришельцу боком, зло покосился на него налитым кровью глазом. Как он поведет себя? Кинется сразу или повременит? Но потому, как он весь напружинился, напрягся, было ясно, появление незнакомца его озадачило. К тому же поведение человека было необычным. Он не подавал голоса, не звал жеребца, не пытался к нему подойти. Усевшись у самой двери на корточки, вынул из кармана нож и стал с хрустом резать арбуз на большие ломти. Разложив их перед собой, он взял один и с аппетитом стал есть. Браво удивленно всхрапнул, Человек, не меняя позы, кинул и ему ломоть арбуза. Жеребец фыркнул, наклонил голову, обнюхал арбуз, лизнул и, хрупнув корками, съел. Темный глаз его, не спускавший взгляда с нежданного посетителя, светился. Потом был съеден второй ломоть, третий... Когда честно поделенный арбуз исчез, наездник встал и вышел из денника. Браво проводил его взглядом, но из угла так и не сдвинулся.

На следующий день все повторилось. В этих обоюдных завтраках, изредка прерываемых ласковым голосом человека: «О-о-о, ты! Браво! Маленький! O-o-o!»—прошла неделя. Жеребец стал посвободней, его напряженность ослабла. Конюх доложил, что теперь по утрам Браво ждет своего товарища по арбузному застолью, и именно в час, когда тот обычно появлялся: лошади отлично чувствуют время. Однако несколько дней ни человека, ни лакомого арбуза не было. В урочное время Браво с нетерпением подходил к двери, глядел через денниковую решетку. Но никто не приходил.

Появился наездник лишь на четвертый день. Левая рука его обхватывала большой арбуз. Браво приветственно заржал, но остался в углу. Дескать, хоть мы и знакомы, но — без панибратства! Повторилась знакомая диагональная мизансцена, но с существенным нюансом. Нарезав арбуз и разложив ломти, человек не предложил их лошади, а стал есть сам. Это было явным и совершенно неожиданным отступлением от сложившихся уже отношений. Браво сразу дал это понять: прижатые к шее уши встали топориком, он удивленно повернул голову и, медленно сделав пару шагов, подошел лицом к лицу, словно спрашивая: «Что случилось? В чем дело? Почему сам ешь, а мне не даешь?»

Наездник поднялся и протянул Браво ломоть арбуза. Жеребец взял его прямо с руки. Так они впервые перешли «на ты»: наездник и лошадь. Но пока их отношения за пределы денника не выходили. Когда же настало время качалки, Браво снова проявил характер. Он так шарахнулся и взвился на дыбы, что едва удалось удержать повод.

Но вскоре на глазах всей конюшни, тайно из укрытий наблюдавшей за этим затянувшимся поединком, произошло то, что должно было произойти. Наездник и рысак подошли к качалке, и Браво снова отпрянул, но не резко. Тогда, закоротив повод, наездник подошел к лошади близко-близко и, поглаживая ее вдоль поясницы, стал что-то шептать на ухо. Что он говорил, никто не слышал, но после сказанных «по секрету» слов жеребец дал себя собрать. Он был спокоен и тогда, когда, держа в руках вожжи,наездник усаживался в качалку. Легким шагом, каким обычно выезжают из тамбура хорошо наезженные и привыкшие к этой повседневной процедуре лошади, Браво, как ни в чем не бывало, выехал из конюшни. Бойкот кончился.

После нескольких недель работы на дорожке жеребец обрел хороший порядок. Его записали в Большой Осенний приз, и он выиграл его. К жеребцу вернулся утраченный было вкус к спортивной борьбе, но, как и его мать, Бель-Берд, выступал он неровно и далеко не всегда охотно. Наездник знал, что, если жеребец «не в духе», неволить его бесполезно: не поедет. Хлыста к нему никогда не применял.

А Браво, которому исполнилось уже девять лет (возраст для рысистых испытаний почти предельный), установил абсолютный рекорд Нижегородского ипподрома: 1600 м были преодолены за 2.12,2. На протяжении полутора десятилетий этот рубеж для нижегородских рысаков был недосягаем, и только перед самой войной, в 1940 году, он был взят четырехлетней Рябиной.

Звали наездника, решившегося ранним августовским утром войти в денник к Браво, чтобы вернуть этого классного рысака на беговую дорожку, Ушаков Михаил Федорович. Беззаветно преданный своему делу мастер тренинга и призовой езды, руководивший ранее конным заводом, он вырастил немало отличных рысаков, среди них — всесоюзную орловскую рекордистку Радугу и известного орловца Менестреля, чьи внуки и правнуки успешно бегут сегодня на ипподромах страны.



Фёдор Михайлович Ушаков (род. 14 октября 1894 г., умер 3 ноября 1937 г., на 44 году жизни).

Воспоминания Святослава Михайловича Ушакова, сына М. Ф. Ушакова.

Мой отец, Михаил Федорович Ушаков, родился 14 октября (по старому стилю) 1894 года в деревне Тришкино Васильского уезда Нижегородской губернии в семье ученого управителя Федора Михайловича Ушакова и его жены Марии Петровны. Он окончил Нижегородскую гимназию, берейторскую школу наездников и военное кавалерийское училище. В 1913-1915 гг. в летние каникулы служил в качестве наездника в конезаводе братьев Шипиловых в бывшей Симбирской губернии. По профессии отец был зоотехником-коневодом и тренером-наездником. В партию не вступал, с 1920 года был членом профсоюза сельхозрабочих.

С октября 1917 года по апрель 1918-го служил в армии (корнет 5-го гусарского полка). После два года служил в Красной армии в качестве военного приемщика, председателя комиссии по мобилизации лошадей, начальника комендантской части и заведующего военно-конским учетным участком.

В августе 1920 года согласно декрету СНК М.Ф. Ушаков как специалист по коневодству был откомандирован из рядов Красной армии в распоряжение Нижегородского земельного отдела (Нижгубзем). Там был назначен заведующим Желнинским конным заводом Нижгубзу. Одновременно он выступал в качестве наездника на лошадях конезавода на Нижегородском ипподроме в летне-осенние сезоны. В этих должностях работал до 30 апреля 1928 года.

За эти годы отцом были подготовлены кадры молодых советских наездников из конюхов и рабочих завода (Морозов А.И., Шельцин А.Ф., Карпеев В.П., Шалдоманов И.С., Бушев И.С., Ушаков Б.Б., Калала Н.Н., Ушаков Ф.Ф. и др.). Все годы проводилась тщательная селекционная работа. На протяжении шести лет конезавод стоял на первом месте в Советском Союзе по выжеребке. Из девяти лучших рысаков-рекордистов Нижегородской губернии из Желнинского завода вышло восемь рысаков, из которых два — Бурка и Тополь — стали всесоюзными рекордистами.

Пять сезонов (с 1924 по 1928 год включительно) Михаил Федорович Ушаков держал первенство по количеству занятых первых мест в заездах на Нижегородском ипподроме.

В мае 1928 года отец был назначен заведующим Нижегородским ипподромом, продолжая работу наездника. Желнинский конзавод был ликвидирован, а весь конский состав переведен в Перевозский конезавод им. Муралова. По окончании бегового сезона 1928 года отца назначили начконом и тренером-наездником Мураловского конзавода. За время его заведования в конезаводе были прекращены аборты, а выжеребка доведена до 85 процентов. Уже через год заводом под руководством отца была выпущена показательная ставка молодняка, дан ряд лошадей-рекордистов: Борьба, Менестрель и феноменальная всесоюзная рекордистка Радуга, побившая дореволюционные рекорды, стоявшие непобитыми в течение 24 лет (рекорды самой Радуги для орловской породы продержались 39 лет).

Михаил Федорович Ушаков вел в Перевозском районе большую общественную работу. Помогал создавать конефермы в колхозах, организовывал и проводил испытания крестьянских лошадей в районе, способствовал образованию колхозных конюшен. В газете «Нижегородская коммуна» от 23 марта 1930 года председатель Нижкрайисполкома Н. Пахомов после посещения ряда районов дал высокую оценку работе конного завода, отмечая, что «весь конский племсостав и особенно молодняк находится в удовлетворительном состоянии благодаря заботливому и умелому отношению заведующего по коневодству Ушакова М.Ф».

В сентябре 1931 года на территории Нижегородской области был организован Крайконеводколхозцентр. Моего отца назначили страшим специалистом по коневодству Нижегородского края и перевели в Нижний Новгород. Через три года он возглавил строительство нового Горьковского краевого ипподрома. Старый ярмарочный ипподром был закрыт в феврале 1931 года, что явилось очередным головотяпством административно-командной системы. Началось строительство железнодорожного моста через Волгу, и через беговой круг прошла насыпь железной дороги, хотя ее можно было отнести на 400 метров и сохранить ипподром.

Строительство нового ипподрома было завершено в рекордные сроки, и через два месяца на нем уже открылся беговой сезон.

Было проведено 15 беговых дней. Все это время отец совмещал должности директора, начальника строительства и специалиста по испытаниям лошадей. В декабре этого же года директором был назначен партиец, а отец остался начальником отдела испытаний.

Только благодаря энергии, энтузиазму, любви к делу и организаторским способностям М.Ф. Ушакова новый ипподром начал действовать и с каждым годом улучшаться. Конефермы края стали давать многочисленную племенную продукцию, и ее успешно испытывали на Горьковском краевом ипподроме, что значительно повышало стоимость продаваемого поголовья. В районах края не хватало тренеров и ездоков. Поэтому М.Ф. Ушаков организовал при ипподроме курсы и готовил коневодов для межколхозных тренпунктов.

В сентябре 1935 года отмечалось 15-летие работы отца по коневодству на территории Горьковского края. Приказом Крайзу от 3 сентября за успешную и плодотворную работу его премировали месячным окладом и ценным подарком — секундомером. В честь юбилея был разыгран приз его имени. Газета «Горьковская коммуна» поместила 18 августа и 9 октября статьи, где высоко оценивалась работа юбиляра по коневодству.

Беговой сезон 1936 года проходил блистательно. Были улучшены все ранее стоявшие рекорды как государственных, так и колхозных лошадей. Из 12 наездников ипподрома 11 были его учениками. Досрочно был перевыполнен финансовый план. Договор социалистического соревнования, заключенный с Казанским ипподромом, был выполнен полностью и успешно. Приказом по Горьковскому ипподрому от 27 августа за умелое руководство тренингом и испытаниями лошадей М.Ф. Ушакову объявили благодарность и премировали.

В 1937 году отец готовился к новому беговому сезону. В его планах было расширение конемест со 120 до 400, техническое усовершенствование беговых дорожек и других служб, создание удобств для зрителей, превращение ипподрома в культурную зону отдыха трудящихся. Отец добился у горсовета отведения нового большого участка по Автозаводскому шоссе для строительства конноспортивного комплекса. Началась разработка архитектурных проектов обширной трибуны и судейской, конюшен, манежа и других служб будущего ипподрома. Отец как всегда работал творчески, энергично, вдохновенно. Но 2 июля 1937 года трудовой список Михаила Федоровича Ушакова был закрыт — он подвергся необоснованному аресту органами НКВД и умер в тюрьме.

Шли годы. Наступило время XX съезда КПСС. Начались посмертные реабилитации. Наша мама подала заявление в областную прокуратуру. Пришел официальный ответ: «На ваше заявление сообщаю, что дело, по которому в 1937 году был арестован ваш муж, Ушаков М.Ф., постановление президиума Горьковского облсуда от 3 июля 1957 года по протесту прокурора Горьковской области производством прекращено за недоказанностью обвинения».

Понадобилось 20 лет, чтобы прекратить нелепое дело о несуществующем преступлении. Горьковский ипподром выплатил маме двухмесячную зарплату начальника отдела испытаний.

Образ отца складывается у меня из воспоминаний моего детства и юности, которые, при всей их незабываемости, все удаляются, удаляются и вот уже отодвинулись на много лет. Но есть и другой источник, к моей радости и гордости, он не иссякает. Я встречаю многих людей, которые приветствуют меня и обнимают как сына Михаила Федоровича, человека, с которым они работали и дружили и который оказал влияние на их судьбу. Эти люди рассказывают мне о нем, о совместных свершениях, и образ отца обрастает новыми подробностями, усложняется, влияет на мою жизнь.