Новые фото
Лучшие фото
ВНУКИ ПОМНЯТ. Военные истории.
|
Автор
 |
+1 Голосов: 1 |
Мария Сараджишвили.
Великая Отечественная война, унесшая десятки миллионов человеческих жизней, уходит все дальше в прошлое. С каждым днем участников боев и тружеников тыла остается меньше и меньше. Уже нет и многих детей – второго поколения, – хранивших в памяти рассказы отцов-фронтовиков. А наши дети – четвертое и пятое поколение – уже и эти крохи, увы, не всегда помнят… Еще одна из проблем сбора воспоминаний о войне – многие фронтовики крайне неохотно рассказывали своим близким что-либо из пережитого: слишком страшным оно было. И все же многое хранится в памяти народной. Я попыталась собрать воспоминания среди друзей на Фейсбуке. Вот что у меня получилось.
Итак, что помнят внуки (стиль авторов сохранен).
«И тут от села начал подниматься высокий столб дыма»
Зоя Чистикова:
Село в тот же день уничтожили полностью немецкие каратели. Якобы за связь с партизанами. Сровняли с землей, как Хатынь.
– Не дедушка рассказывал, а папа покойный. Родился он 15 апреля 1939 года, к началу войны ему было чуть более 2-х лет. А к моменту истории, которую расскажу, около 4-х лет. В Черниговской области есть сейчас небольшой городок, называется Носовка. Он довольно древний, по документам более 700 лет. Но ничего примечательного. Вот в этом городке родился и прожил всю жизнь мой отец. А все родственники его жили в довольно большом селе под названием Козары. Село находится в 12 км от Носовки. Выбор транспорта на то время был не особо. Либо лошадь, либо ноги. Велосипед – большая редкость. В нашей семье на то время его не было. Дедушка мой по отцу имел бронь, поскольку работал железнодорожником и плюс ревматизм ног имел. Поэтому на фронте не был. Дедушка по маме воевал, был ранен и умер от осколка в легких, когда мне было около 3 лет. Поэтому поговорить с ним я не успела. У моего отца была старшая сестра – тетя Нина, тоже покойная уже, 1933 года рождения. И вот иногда моя бабушка брала моего отца и тетю и ходила в гости к родственникам в Козары. Задерживались они в гостях несколько дней и возвращались обратно. Село стояло в лесу. Но дорога к нему пролегала через поля, поэтому ходить было не страшно.
Война себе шла, и городок и село были оккупированы немцами, а люди себе жили как жили. Однажды бабушка собралась с детьми в гости. Пришли они, погостили один день, и почему-то бабушка засобиралась обратно. Ее уговаривали побыть еще, но она почему-то беспокоилась и говорила, что переживает чего-то, как бы не было какой беды дома. Вот они утром рано поднялись и пошли себе. Прошли половину дороги, никто им не встретился. И тут от села начал подниматься высокий столб дыма. Бабушка добралась до дома благополучно, и дома все было в порядке, а село в тот же день уничтожили полностью немецкие каратели. Якобы за связь с партизанами. Кто-то там вроде как хлеб партизанам пек. Сровняли с землей, как Хатынь. Людей частью зарыли живыми, частью сожгли в сараях. Но многим удалось убежать. И поэтому село возродилось.
Здесь нужно добавить: бабушка моя не была верующей, по крайней мере я ее молящейся ни разу не видела, а дедушка был. Посты соблюдал, жил по календарю старого стиля. Покупал календарь отрывной и на каждой странице красным карандашом переписывал цифры и ставил праздники. Псалтырь читал.
Вот такая история.
«Я увидела, как Днепр был красным от крови».
Людмила Нарикаева:
Вера Губанова.
– Мою бабушку (мамину маму) Губанову Веру война застала на Украине. В Александрии. Ей тогда было 14 лет, старшей сестре – 16 и меньшей – 13. Эвакуироваться они никуда не собирались. Прошел слух, что немцы мирное население не трогают. Кем был ее отец, она до последнего так и не узнала. Тогда даже в семье нельзя был говорить о работе. Папа по несколько месяцев отсутствовал дома, что наводило на мысли о работе за границей.
Украину очень быстро захватывали немцы… Что ни день, то новое село или город. Когда были на подступах к Александрии, к ним в дом пришли люди в военной форме и прабабушке приказали собрать документы и еду на три дня. Женщина начала причитать, что-де не поедут они никуда, никто их не тронет… Офицер достал пистолет и еще раз процедил: «Документы и еду на три дня – или пристрелю на месте». Так в сопровождении они добрались до Днепра. «Там, – говорит бабушка, – я впервые увидела своего отца в форме полковника». Он нам помог сесть на баржу.
При переправе начался налет немецких самолетов. На бреющем полете расстреливали людей на барже. Паника. Вопли. «Тогда, – говорит бабушка, – я увидела, как Днепр был красным от крови». В панике потеряли меньшую сестру. Прабабушке дали полчаса на берегу поискать ее. Она, бедная, бегала, переворачивала трупы, ища потерянную дочь. Не нашла. Нашлась она намного позже. В азовском детдоме.
Через три дня их под конвоем привезли в Орхевский военный городок, где и сдали под расписку. Отец их погиб в 44-м в Польше.
Уже в Тбилиси бабушка оканчивает медицинские курсы, и ее отправили в Туркмению. В кишлак, где все местное население называет ее «гиджиджик доктор» («маленький доктор»). Год в Туркмении и опять в Тбилиси. В госпиталь (сейчас это школа рядом с гостиницей «Метехи»), где работает старшей операционной сестрой. Когда шли бои за Северный Кавказ, эшелоны с ранеными шли без передышки. По 4–5 суток не выходила с операционных.
В военном городке, куда их привезли, стояла крупная база на все Закавказье. Получатели с горючим шли с Орхеви прямо на фронт. Вся база была окружена замаскированными зенитками. Как-то ночью, – говорит, – поднялась воздушная тревога. Немецкий самолет с Северного Кавказа прорвался. С базы его отбили зенитками. Он полетел на 31-й авиазавод, где и бросил одну бомбу в общежитие завода. Это был единственный подобный случай.
Сразу после войны здесь было много пленных немцев, которые работали на строительстве. Время голодное было. После работы бабушка и ее сестра с матерью ходили поливать кукурузу за 10–15 км пешком. Участок им выдали около Куры. За счет кукурузной муки они и спасались, варив гоми (мамалыгу) или пекли мчади. После рабочего дня немецкие пленные ходили по поселку и пытались выменять ложку, вилку на кусок лепешки или хлеба. Чаще люди отказывали и прогоняли. Такой немец зашел и к бабушке в дом. Протягивает серебряную вилку и в обмен просит хлеб. Бабушка ему говорит: не дам, мол; ты, может, моего папу убил. Он на ломаном русском, бурно жестикулируя, начал объяснять, что он и повоевать не успел. Сразу на передовой сдался в плен, а не пойти нельзя было на войну: трибунал и расстрел. Бабушка пожалела его, вилку не взяла: мол, в другом доме выменяешь на хлеб – и так отдала лепешку.
Моя бабушка в таком военном городке жила, где все эвакуированные были. В основном их родня, кто остался на родине, попали под расстрел. Люди обозленные были. У моей бабушки остались на родине тети и дяди с детьми. Всех расстреляли. Последняя, – говорит, – двоюродная сестра спряталась в собачьей будке. И оттуда достали ее. Соседи после им писали, рассказывали… Возвращаться было некуда и не к кому. Так и остались здесь, в Грузии.
Со мной в прошлом году случай был. Я увидела за неделю до 9 мая деда во сне. Я не помню его вживую. Маленькая была. Знала, что на «катюшах» служил на Втором белорусском фронте. А тут во сне как будто наколка у него на руке была. На самом деле их не было, конечно. И по наколке читаю: «Четвертая мотострелковая бригада». Я спрашиваю у мамы номер бригады. Она не знает. На 9 мая зашла на официальный сайт архивов военных лет. Нашла боевой путь деда, его награды. И что самое удивительное, там было написано: «Четвертая мотострелковая бригада».
«Когда 19-летний отец вернулся в свою часть, весь чуб на его голове был седой»
Лиза Ломидзе:
Тенгиз Ломидзе.
– Мой папа Ломидзе Тенгиз Иванович. Папа говорил, что фильмы вранье. Все было гораздо страшнее и грязнее. И тоже до Берлина дошел. А историй есть куча.
Папа был летчиком. Были такие американские бомбардировщики «Бостон-2». В одном бою погиб весь экипаж. Самолет горел, ему пришлось перелезать через убитых товарищей и прыгать с парашютом. Он-то прыгнул и спасся. Но когда пришел в свою часть, весь чуб на голове был седой. Ему было 19 лет. И еще его ранили в ногу во время прыжка. Младше, чем мой сын сейчас.
После ранения он возвращался в свою часть. Эшелон задержали, и пока стояли, попутчица пригласила их к себе домой. Отец ее был священник. Папа был некрещеный. Этот священник сказал, что обязан прочесть молитвы, чтобы их оберечь. В результате они отстали от эшелона и опоздали в часть. А те, кто полетели вместо них, погибли.
Его еще раз ранили при взятии Новороссийска. Но после ранения он вернулся в часть и второй раз за участие получил орден «За отвагу». Но судьба его хранила. Он был единственный сын и вернулся с фронта. С орденами и медалями.
Много еще чего есть и веселого тоже. Молодость брала свое.
Удивительно, когда читаю его письма, война глазами мальчика фактически. Он как будто говорит оттуда со мной. Одно письмо заканчивается так: «Раздалась команда: “По машинам”. Вернусь или нет, не знаю…» А в одном пишет, что жаль, что не сбил столько, сколько хотел. Война закончилась. Мальчишка.
Отец ездил в составе делегации из Грузии, которая привезла останки для захоронения в парке Победы из Керчи. Там полегла целая грузинская дивизия. Он был кинооператором в мирной жизни. Папа ездил в Керчь, оттуда привезли прах погибших. Там весь полуостров пропитан кровью. Фотографии костей видела, когда папа приехал оттуда. Если вы знаете фильм про «Мзиури», ансамбль, их путешествие на теплоходе, там есть эпизод, где они возлагают цветы к памятнику Неизвестного солдата. Не просто так там этот эпизод именно в Крыму. Снимал это все. И никогда не ходил на парад. Он ходил к своему однополчанину Абазадзе, тот был их командиром. И они просто вместе поминали и вспоминали. А когда он умер, папа плакал.
«Дед придумал класть одежду в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей»
Ната Шубладзе:
– Мой дедушка ушел на фронт сразу после окончания мединститута. Попал в плен, был в лагере, бежал оттуда, попал в брянские леса к партизанам и до конца войны был там. Он был врачом отряда. У них не было ни одного случая брюшного тифа, потому что он придумал очень изящный способ очищать одежду от вшей-переносчиков. Одежду клали в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей.
Когда партизаны планировали диверсию, его всегда брали с собой переодетого в форму немецкого лейтенанта, так как он прекрасно владел немецким. Так, однажды они подорвали склад боеприпасов, просто завезли туда взрывчатку и сгрузили, он изображал немецкого офицера. Так и воевал там, что его наградили орденом.
«Папа рассказывать не любил, отмахивался: убивали, умирали – ничего интересного».
Ирина Николаишвили:
Мама Ирины Николаишвили.
– Папа убежал на фронт, когда ему было 17 лет. Воевал, 2-й Белорусский, разведрота, брал «языка», но рассказывать не любил, всё время отмахивался: ничего интересного, убивали, умирали – ничего интересного. Низкий им всем поклон за мирное небо! Папа [на фото] внизу, справа, фото сделано в Германии, 1945 год. Разведчики.
Хочу еще написать про маму. Ей было в 1941-м всего 14 лет, когда началась война, и она, чтобы пойти работать на фронт, прибавила себе 2 года. Работала на фабрике «Исани», тогда шили обувь для бойцов. Тогда немцы 3 раза бросали фугасные бомбы на Тбилиси. А так как 31-й завод был военным объектом, бросали именно туда. Было военное положение, и на фабрике назначили дежурство на крыше, чтоб тушить фугаски, мама была в том числе. И по какой-то причине в тот момент ее не было, когда немцы сбросили фугаску. Маме грозил трибунал, спас ее директор фабрики. Проработала мама на этой фабрике 44 года, за одним станком. Получала медали.
«Картошку сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли “тошнотиками”»
Ольга Некрасова:
– Моя бабушка была беременна моей мамой, когда началась война. У нее уже была на руках дочка двух лет. Дедушка узнал, что будет снова отцом, из ее писем. Обрадовался и очень просил оставить вторую девочку, боялся, что бабушка, испугавшись войны, сделает аборт. Бабушка была верующей, и моя мама родилась в марте 1942-го, иначе не было бы нас с братом.
Дедушку убили немцы в ноябре 1941-го. Он был связистом, часть стояла под Ленинградом. Налаживая связь, будучи смертельно раненным, он сцепил провода зубами, чтобы можно было связаться с командным пунктом. Дед так и не узнал, кто у него родился. Случившееся его товарищ описал в письме к моей бабушке.
Бабушке трудно было с двумя малышами, ей самой на момент начала войны было всего 26 лет. Жили в деревне, работать бабушка ездила в город. От деревни до ближайшей станции железной дороги было около 14 километров, которые нужно было идти пешком через поля, через лес и через глубокий овраг. Молодая женщина шла одна ночью в дождь и мороз, порой под звуки бомбежки. Я ставлю себя на ее место, и мне становится страшно. Моя тетя, ее старшая дочь, до сих пор боится грозы (напоминающей взрыв снарядов), потому что в детстве, когда начиналась бомбежка, она от страха залезала в подпол и долго боялась потом выходить наверх, ей было всего три годика.
Бабушка получала хлеб по карточкам на себя и на детей. Она очень хотела есть. Идя по дороге с работы, она маленькими крошечками отщипывала хлеб от своей пайки и ела; когда приходила домой, от своей порции оставался маленький кусочек, а голод все равно не проходил. Легче стало, когда удалось купить козу-кормилицу. В доме появилось молоко. А осенью, после первых заморозков, разрешали искать оставшуюся картошку на колхозном поле. Она была уже мерзлая и дурно пахла, ее сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли «тошнотиками». Тетя говорила, что после них меньше хотелось есть. Когда у нас на даче в подполе подгнивает картофель, я все время вспоминаю рассказы бабушки о войне, и мне трудно представить, как это можно было есть детям.
Вот такая незатейливая история. Я часто в детстве просила бабушку рассказать о том, как моя мама была маленькой.
«Бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет»
Ольга Тезкан:
– Мой дедушка был с Днепра. Сразу после школы его направили на ускоренные летные курсы, а потом на войну. Он был морским летчиком. Очень скоро самолет подбили; когда прыгал с парашютом, прорешетили ноги. Полз до своих, пока не подобрали. В тбилисском госпитале одну ногу пришлось отрезать. Там он и познакомился с моей бабушкой. Они поженились, в 43-м родилась тетя. Потом ему поставили протез, и в декабре 44-го он ушел обратно на фронт. В марте 45-го родилась мама, а в апреле пришла весть, что он пропал без вести. Так он и не вернулся, ему было всего 22. А бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет. Он рассказывал бабушке, что во время вылетов в наушниках стоял сплошной крик и мат, и он тоже кричал от страха, потому что вокруг летали опытные немецкие асы, а они только сели за штурвал. Мы вели разные поиски, но потом случайно наткнулись на один документ и поняли, почему ничего не могли найти раньше: в документе была ошибка в дате.
Через 25 лет после войны.
Наталия Акимова:
– Я соцработник. У меня был подопечный, который прошел всю войну. И рассказал он мне такую историю. Был у него друг, с которым прошел он всю войну. Друг друга поддерживали, помогали и следили друг за другом, чтобы не потеряться в боях. Друг показывал моему подопечному фотографию своей молодой жены. Оба молодые, лет двадцать с небольшим, и вот у одного уже жена, а у другого нет. И убило в Праге друга. Замешкался при перебежках, и снесло полголовы.
И вот прошло 25 лет после войны. Едет мой подопечный в Ленинград и останавливается в Бологом. Поезд стоял там полтора часа. Зашли они в привокзальный ресторан, сидят, и бегает заведующая кафе по залу. Народу много, и она официанткам своим помогает. Что-то знакомое показалось. Подозвал, спросил, и выяснилось, что это жена его друга. Она закричала, когда узнала, что мой подопечный воевал с ее мужем, спрашивала, как он погиб, где похоронен. Она не знала, где похоронен ее муж, знала, что убит в Праге, и все. Вот и думаю: может, она молилась за мужа своего, и Бог открыл ей информацию о муже.
«Евреев затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли»
Татьяна Баева:
– Моей маме во время оккупации в 1942-м было 15 лет. Она 1927 года, бабушка 1906-го. Как и везде, немцы по захвате города на вторые сутки вывесили объявление о том, чтобы все граждане еврейской национальности явились в определенное место, с ценными вещами и запасом продуктов на три дня, якобы для заселения их в другой местности. У нас в городе были эвакуированные из Днепропетровска, не все успели уехать дальше, так как директор эвакуированного химбакинститута Горянов говорил, что не получил эваклисты. А на самом деле готовил все для сдачи немцам. Люди собрались, потом их окружили автоматчики, затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли.
Тем, у кого муж или жена были русскими, являться было необязательно. В конце улицы жила такая семья. Мать – еврейка, отец, русский, был на фронте, и трое маленьких деток, старшему 6 лет. Через какое-то время ночью к ним подъехали немцы с полицаями, схватили и вывезли в лес, там расстреляли. Но шестилетний Толик, мальчишка шустрый и бедовый, проскочил мимо ног полицая, выскочил в огород и спрятался в высоком бурьяне. Полицаи посветили фонариками; наверное, решили, что никуда он не денется, потом найдут, надо же было убить тайно мать с детками, уехали. Толик ночью постучался к соседям. Его одели во что могли, так он какое-то время перебивался у разных людей.
Мама шла по улице за хлебом, если его можно было так назвать, который выдавали немцы, и увидела стайку ребятишек на одной стороне улицы, а по другой шли полицаи и внимательно вглядывались в группу детей. Мама остановилась, среди детей был Толик. Мальчишки увидели полицаев, плотно окружили Толика и с криками «Рама, рама!» (самолет) начали кричать и махать в небо. Полицаи не заметили Толика и прошли дальше. Дети убежали в лес.
Надо сказать, что наш городок окружен лесами. От меня до леса четыре участка, а живу я практически там же, где и мама с бабушкой. Так вот, мама получила хлеб и пошла в лес к ребятам. Они сидели как перепуганные воробышки. Мама сказала Толику, что заберет его к себе домой. Они дождались темноты и огородами пришли домой. Толик жил у мамы с бабушкой; когда стало опасно, его перевели к бабушкиной сестре Александре, потом к невестке, бабе Паше. Она жила почти в лесу. Так Толика прятали до прихода наших. Потом приехала за ним сестра матери и забрала его.
Была ситуация у бабушки Александры. Когда они садились есть – баба, мама и Толик, зашел полицай Богданов, якобы за спичками. Толик едва успел спрятаться в шкаф. Полицай спрашивал у бабушки, не знает ли она, где Толик, так как его мама ищет и очень переживает (а маму с детками в лесу уже нашли лесники, присыпанных листьями). Бабушка и мама, мертвые от ужаса, сказали, что не знают. А на столе стояли приборы на трех человек. Богданов попрощался и сказал, что если узнают что-нибудь о Толике, то пусть обязательно сообщат. Думаю, что он прекрасно понял, где Толик, но просто оказался человеком. Молюсь о его душе и о его родных.
Мы с мамой всегда плакали, когда она рассказывала, как все это было. Ее одноклассник Абрам, которому чудом удалось выжить, рассказывал, как пришлось закапывать расстрелянных, и первой, кого он увидел в яме, была его расстрелянная мать; как прооперированного студента с носилками живьем швырнули в эту яму; как люди протягивали руки и просили о помощи… Потом тех, кто закапывал, тоже расстреляли, а Абрама взяли для уборки комендатуры. При нем был полицай. И когда немцы драпали из города, что-то сломалось, полицай замешкался, и Абрам убежал. Была зима, парнишка ночь просидел в ледяном подвале, потом пришел к бабушке и маме.
«Бабуля всю жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела»
Надежда Биниашвили:
Всегда бабуля, пережившая блокаду, резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела
– Моя бабуля пережила всю блокаду Ленинграда. В 43-м родила моего отца! Рассказывала, что даже крысу было сложно найти оголодавшим людям. Всю свою жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела. Мне почему-то именно ее кусочки были самые вкусные. Очень трепетно относилась к еде. После войны вся ее энергия уходила, чтобы в семье всегда было много еды и никто не голодал.
«Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?»
Тамара:
– У меня есть история о моей прабабушке Тамаре (в честь нее меня назвали).
Военное время, мой прадед уходит на фронт, на тот момент у них было уже двое детей, две девочки. Прадед какое-то время писал, но потом письма перестали приходить. И через какое-то время бабушке приходит письмо о том, что прадед пропал без вести. Тамара горевала, так как было трудно жить, да еще и с двумя детьми. И вот она повстречала русского офицера, который в нее влюбился и почти сразу предложил руку и сердце; она долго не думала, так как детей надо было кормить и растить и им нужен был отец. Они были счастливы, он полюбил ее детей как своих, и вскоре Тамара родила ему сначала мальчика, ну а потом и девочку; и вот большая семья жила неплохо, он работал, она тоже, старшие сестры присматривали за младшими, и, несмотря на военное время, все было хорошо.
Алексей Давиденко.
Прошло время, война закончилась, детки подросли. И вот как-то прабабушка берет детей и собирается к родственникам в гости; уходя, оставляет мужа одного дома. Ушла. Стук в дверь.
Прадед открывает: в дверях стоит высокий незнакомый ему мужчина и говорит: «Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?» – «Здравствуйте! Тамары нет дома, а я хозяин этой квартиры и муж Тамары – Алексей». – «Что значит муж?? Это я муж Тамары – Георгий…»
Оба стояли в оцепенении некоторое время, пока Алексей не пригласил Георгия домой.
Алексей знал историю Георгия, что он ушел на фронт и пропал, поэтому, как военный военному, предложил сесть за стол, достал закуски и выпивку, и они начали вспоминать военное прошлое. Георгий рассказывал, что попал в плен, где его пытали, и он потерял память; их спасли в конце войны, и он еще долго не мог ничего вспомнить, но как только память вернулась, он тут же решил вернуться в семью. Что уж тут поделаешь, жизнь… Так и прошло несколько часов в разговорах.
И вот возвращается Тамара. Открывая дверь своим ключом, она слышит голоса, которые доносятся из кухни, и чуть было не упала в обморок, ведь оба голоса были ей знакомы, а один особенно, до боли. Представьте ее лицо, когда она прошла на кухню. Она увидела, как ее пропавший без вести муж сидит за столом с нынешним и пьет. Она в слезы, он тоже, особенно когда увидел детей. В общем, после долгого разговора Георгий уходит, оставляя семью в руках Алексея, так как по-другому нельзя было уже и ничего не вернешь. Он уехал в Ахалцихе, но очень часто гостил у них, навещал детей и помогал им всячески. Вот такая вот история.
Подготовила Мария Сараджишвили.
Великая Отечественная война, унесшая десятки миллионов человеческих жизней, уходит все дальше в прошлое. С каждым днем участников боев и тружеников тыла остается меньше и меньше. Уже нет и многих детей – второго поколения, – хранивших в памяти рассказы отцов-фронтовиков. А наши дети – четвертое и пятое поколение – уже и эти крохи, увы, не всегда помнят… Еще одна из проблем сбора воспоминаний о войне – многие фронтовики крайне неохотно рассказывали своим близким что-либо из пережитого: слишком страшным оно было. И все же многое хранится в памяти народной. Я попыталась собрать воспоминания среди друзей на Фейсбуке. Вот что у меня получилось.
Итак, что помнят внуки (стиль авторов сохранен).
«И тут от села начал подниматься высокий столб дыма»
Зоя Чистикова:
Село в тот же день уничтожили полностью немецкие каратели. Якобы за связь с партизанами. Сровняли с землей, как Хатынь.
– Не дедушка рассказывал, а папа покойный. Родился он 15 апреля 1939 года, к началу войны ему было чуть более 2-х лет. А к моменту истории, которую расскажу, около 4-х лет. В Черниговской области есть сейчас небольшой городок, называется Носовка. Он довольно древний, по документам более 700 лет. Но ничего примечательного. Вот в этом городке родился и прожил всю жизнь мой отец. А все родственники его жили в довольно большом селе под названием Козары. Село находится в 12 км от Носовки. Выбор транспорта на то время был не особо. Либо лошадь, либо ноги. Велосипед – большая редкость. В нашей семье на то время его не было. Дедушка мой по отцу имел бронь, поскольку работал железнодорожником и плюс ревматизм ног имел. Поэтому на фронте не был. Дедушка по маме воевал, был ранен и умер от осколка в легких, когда мне было около 3 лет. Поэтому поговорить с ним я не успела. У моего отца была старшая сестра – тетя Нина, тоже покойная уже, 1933 года рождения. И вот иногда моя бабушка брала моего отца и тетю и ходила в гости к родственникам в Козары. Задерживались они в гостях несколько дней и возвращались обратно. Село стояло в лесу. Но дорога к нему пролегала через поля, поэтому ходить было не страшно.
Спойлер
Война себе шла, и городок и село были оккупированы немцами, а люди себе жили как жили. Однажды бабушка собралась с детьми в гости. Пришли они, погостили один день, и почему-то бабушка засобиралась обратно. Ее уговаривали побыть еще, но она почему-то беспокоилась и говорила, что переживает чего-то, как бы не было какой беды дома. Вот они утром рано поднялись и пошли себе. Прошли половину дороги, никто им не встретился. И тут от села начал подниматься высокий столб дыма. Бабушка добралась до дома благополучно, и дома все было в порядке, а село в тот же день уничтожили полностью немецкие каратели. Якобы за связь с партизанами. Кто-то там вроде как хлеб партизанам пек. Сровняли с землей, как Хатынь. Людей частью зарыли живыми, частью сожгли в сараях. Но многим удалось убежать. И поэтому село возродилось.
Здесь нужно добавить: бабушка моя не была верующей, по крайней мере я ее молящейся ни разу не видела, а дедушка был. Посты соблюдал, жил по календарю старого стиля. Покупал календарь отрывной и на каждой странице красным карандашом переписывал цифры и ставил праздники. Псалтырь читал.
Вот такая история.
«Я увидела, как Днепр был красным от крови».
Людмила Нарикаева:
Вера Губанова.
– Мою бабушку (мамину маму) Губанову Веру война застала на Украине. В Александрии. Ей тогда было 14 лет, старшей сестре – 16 и меньшей – 13. Эвакуироваться они никуда не собирались. Прошел слух, что немцы мирное население не трогают. Кем был ее отец, она до последнего так и не узнала. Тогда даже в семье нельзя был говорить о работе. Папа по несколько месяцев отсутствовал дома, что наводило на мысли о работе за границей.
Украину очень быстро захватывали немцы… Что ни день, то новое село или город. Когда были на подступах к Александрии, к ним в дом пришли люди в военной форме и прабабушке приказали собрать документы и еду на три дня. Женщина начала причитать, что-де не поедут они никуда, никто их не тронет… Офицер достал пистолет и еще раз процедил: «Документы и еду на три дня – или пристрелю на месте». Так в сопровождении они добрались до Днепра. «Там, – говорит бабушка, – я впервые увидела своего отца в форме полковника». Он нам помог сесть на баржу.
При переправе начался налет немецких самолетов. На бреющем полете расстреливали людей на барже. Паника. Вопли. «Тогда, – говорит бабушка, – я увидела, как Днепр был красным от крови». В панике потеряли меньшую сестру. Прабабушке дали полчаса на берегу поискать ее. Она, бедная, бегала, переворачивала трупы, ища потерянную дочь. Не нашла. Нашлась она намного позже. В азовском детдоме.
Через три дня их под конвоем привезли в Орхевский военный городок, где и сдали под расписку. Отец их погиб в 44-м в Польше.
Уже в Тбилиси бабушка оканчивает медицинские курсы, и ее отправили в Туркмению. В кишлак, где все местное население называет ее «гиджиджик доктор» («маленький доктор»). Год в Туркмении и опять в Тбилиси. В госпиталь (сейчас это школа рядом с гостиницей «Метехи»), где работает старшей операционной сестрой. Когда шли бои за Северный Кавказ, эшелоны с ранеными шли без передышки. По 4–5 суток не выходила с операционных.
В военном городке, куда их привезли, стояла крупная база на все Закавказье. Получатели с горючим шли с Орхеви прямо на фронт. Вся база была окружена замаскированными зенитками. Как-то ночью, – говорит, – поднялась воздушная тревога. Немецкий самолет с Северного Кавказа прорвался. С базы его отбили зенитками. Он полетел на 31-й авиазавод, где и бросил одну бомбу в общежитие завода. Это был единственный подобный случай.
Сразу после войны здесь было много пленных немцев, которые работали на строительстве. Время голодное было. После работы бабушка и ее сестра с матерью ходили поливать кукурузу за 10–15 км пешком. Участок им выдали около Куры. За счет кукурузной муки они и спасались, варив гоми (мамалыгу) или пекли мчади. После рабочего дня немецкие пленные ходили по поселку и пытались выменять ложку, вилку на кусок лепешки или хлеба. Чаще люди отказывали и прогоняли. Такой немец зашел и к бабушке в дом. Протягивает серебряную вилку и в обмен просит хлеб. Бабушка ему говорит: не дам, мол; ты, может, моего папу убил. Он на ломаном русском, бурно жестикулируя, начал объяснять, что он и повоевать не успел. Сразу на передовой сдался в плен, а не пойти нельзя было на войну: трибунал и расстрел. Бабушка пожалела его, вилку не взяла: мол, в другом доме выменяешь на хлеб – и так отдала лепешку.
Моя бабушка в таком военном городке жила, где все эвакуированные были. В основном их родня, кто остался на родине, попали под расстрел. Люди обозленные были. У моей бабушки остались на родине тети и дяди с детьми. Всех расстреляли. Последняя, – говорит, – двоюродная сестра спряталась в собачьей будке. И оттуда достали ее. Соседи после им писали, рассказывали… Возвращаться было некуда и не к кому. Так и остались здесь, в Грузии.
Со мной в прошлом году случай был. Я увидела за неделю до 9 мая деда во сне. Я не помню его вживую. Маленькая была. Знала, что на «катюшах» служил на Втором белорусском фронте. А тут во сне как будто наколка у него на руке была. На самом деле их не было, конечно. И по наколке читаю: «Четвертая мотострелковая бригада». Я спрашиваю у мамы номер бригады. Она не знает. На 9 мая зашла на официальный сайт архивов военных лет. Нашла боевой путь деда, его награды. И что самое удивительное, там было написано: «Четвертая мотострелковая бригада».
«Когда 19-летний отец вернулся в свою часть, весь чуб на его голове был седой»
Лиза Ломидзе:
Тенгиз Ломидзе.
– Мой папа Ломидзе Тенгиз Иванович. Папа говорил, что фильмы вранье. Все было гораздо страшнее и грязнее. И тоже до Берлина дошел. А историй есть куча.
Папа был летчиком. Были такие американские бомбардировщики «Бостон-2». В одном бою погиб весь экипаж. Самолет горел, ему пришлось перелезать через убитых товарищей и прыгать с парашютом. Он-то прыгнул и спасся. Но когда пришел в свою часть, весь чуб на голове был седой. Ему было 19 лет. И еще его ранили в ногу во время прыжка. Младше, чем мой сын сейчас.
После ранения он возвращался в свою часть. Эшелон задержали, и пока стояли, попутчица пригласила их к себе домой. Отец ее был священник. Папа был некрещеный. Этот священник сказал, что обязан прочесть молитвы, чтобы их оберечь. В результате они отстали от эшелона и опоздали в часть. А те, кто полетели вместо них, погибли.
Его еще раз ранили при взятии Новороссийска. Но после ранения он вернулся в часть и второй раз за участие получил орден «За отвагу». Но судьба его хранила. Он был единственный сын и вернулся с фронта. С орденами и медалями.
Много еще чего есть и веселого тоже. Молодость брала свое.
Удивительно, когда читаю его письма, война глазами мальчика фактически. Он как будто говорит оттуда со мной. Одно письмо заканчивается так: «Раздалась команда: “По машинам”. Вернусь или нет, не знаю…» А в одном пишет, что жаль, что не сбил столько, сколько хотел. Война закончилась. Мальчишка.
Отец ездил в составе делегации из Грузии, которая привезла останки для захоронения в парке Победы из Керчи. Там полегла целая грузинская дивизия. Он был кинооператором в мирной жизни. Папа ездил в Керчь, оттуда привезли прах погибших. Там весь полуостров пропитан кровью. Фотографии костей видела, когда папа приехал оттуда. Если вы знаете фильм про «Мзиури», ансамбль, их путешествие на теплоходе, там есть эпизод, где они возлагают цветы к памятнику Неизвестного солдата. Не просто так там этот эпизод именно в Крыму. Снимал это все. И никогда не ходил на парад. Он ходил к своему однополчанину Абазадзе, тот был их командиром. И они просто вместе поминали и вспоминали. А когда он умер, папа плакал.
«Дед придумал класть одежду в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей»
Ната Шубладзе:
– Мой дедушка ушел на фронт сразу после окончания мединститута. Попал в плен, был в лагере, бежал оттуда, попал в брянские леса к партизанам и до конца войны был там. Он был врачом отряда. У них не было ни одного случая брюшного тифа, потому что он придумал очень изящный способ очищать одежду от вшей-переносчиков. Одежду клали в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей.
Когда партизаны планировали диверсию, его всегда брали с собой переодетого в форму немецкого лейтенанта, так как он прекрасно владел немецким. Так, однажды они подорвали склад боеприпасов, просто завезли туда взрывчатку и сгрузили, он изображал немецкого офицера. Так и воевал там, что его наградили орденом.
«Папа рассказывать не любил, отмахивался: убивали, умирали – ничего интересного».
Ирина Николаишвили:
Мама Ирины Николаишвили.
– Папа убежал на фронт, когда ему было 17 лет. Воевал, 2-й Белорусский, разведрота, брал «языка», но рассказывать не любил, всё время отмахивался: ничего интересного, убивали, умирали – ничего интересного. Низкий им всем поклон за мирное небо! Папа [на фото] внизу, справа, фото сделано в Германии, 1945 год. Разведчики.
Хочу еще написать про маму. Ей было в 1941-м всего 14 лет, когда началась война, и она, чтобы пойти работать на фронт, прибавила себе 2 года. Работала на фабрике «Исани», тогда шили обувь для бойцов. Тогда немцы 3 раза бросали фугасные бомбы на Тбилиси. А так как 31-й завод был военным объектом, бросали именно туда. Было военное положение, и на фабрике назначили дежурство на крыше, чтоб тушить фугаски, мама была в том числе. И по какой-то причине в тот момент ее не было, когда немцы сбросили фугаску. Маме грозил трибунал, спас ее директор фабрики. Проработала мама на этой фабрике 44 года, за одним станком. Получала медали.
«Картошку сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли “тошнотиками”»
Ольга Некрасова:
– Моя бабушка была беременна моей мамой, когда началась война. У нее уже была на руках дочка двух лет. Дедушка узнал, что будет снова отцом, из ее писем. Обрадовался и очень просил оставить вторую девочку, боялся, что бабушка, испугавшись войны, сделает аборт. Бабушка была верующей, и моя мама родилась в марте 1942-го, иначе не было бы нас с братом.
Дедушку убили немцы в ноябре 1941-го. Он был связистом, часть стояла под Ленинградом. Налаживая связь, будучи смертельно раненным, он сцепил провода зубами, чтобы можно было связаться с командным пунктом. Дед так и не узнал, кто у него родился. Случившееся его товарищ описал в письме к моей бабушке.
Бабушке трудно было с двумя малышами, ей самой на момент начала войны было всего 26 лет. Жили в деревне, работать бабушка ездила в город. От деревни до ближайшей станции железной дороги было около 14 километров, которые нужно было идти пешком через поля, через лес и через глубокий овраг. Молодая женщина шла одна ночью в дождь и мороз, порой под звуки бомбежки. Я ставлю себя на ее место, и мне становится страшно. Моя тетя, ее старшая дочь, до сих пор боится грозы (напоминающей взрыв снарядов), потому что в детстве, когда начиналась бомбежка, она от страха залезала в подпол и долго боялась потом выходить наверх, ей было всего три годика.
Бабушка получала хлеб по карточкам на себя и на детей. Она очень хотела есть. Идя по дороге с работы, она маленькими крошечками отщипывала хлеб от своей пайки и ела; когда приходила домой, от своей порции оставался маленький кусочек, а голод все равно не проходил. Легче стало, когда удалось купить козу-кормилицу. В доме появилось молоко. А осенью, после первых заморозков, разрешали искать оставшуюся картошку на колхозном поле. Она была уже мерзлая и дурно пахла, ее сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли «тошнотиками». Тетя говорила, что после них меньше хотелось есть. Когда у нас на даче в подполе подгнивает картофель, я все время вспоминаю рассказы бабушки о войне, и мне трудно представить, как это можно было есть детям.
Вот такая незатейливая история. Я часто в детстве просила бабушку рассказать о том, как моя мама была маленькой.
«Бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет»
Ольга Тезкан:
– Мой дедушка был с Днепра. Сразу после школы его направили на ускоренные летные курсы, а потом на войну. Он был морским летчиком. Очень скоро самолет подбили; когда прыгал с парашютом, прорешетили ноги. Полз до своих, пока не подобрали. В тбилисском госпитале одну ногу пришлось отрезать. Там он и познакомился с моей бабушкой. Они поженились, в 43-м родилась тетя. Потом ему поставили протез, и в декабре 44-го он ушел обратно на фронт. В марте 45-го родилась мама, а в апреле пришла весть, что он пропал без вести. Так он и не вернулся, ему было всего 22. А бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет. Он рассказывал бабушке, что во время вылетов в наушниках стоял сплошной крик и мат, и он тоже кричал от страха, потому что вокруг летали опытные немецкие асы, а они только сели за штурвал. Мы вели разные поиски, но потом случайно наткнулись на один документ и поняли, почему ничего не могли найти раньше: в документе была ошибка в дате.
Через 25 лет после войны.
Наталия Акимова:
– Я соцработник. У меня был подопечный, который прошел всю войну. И рассказал он мне такую историю. Был у него друг, с которым прошел он всю войну. Друг друга поддерживали, помогали и следили друг за другом, чтобы не потеряться в боях. Друг показывал моему подопечному фотографию своей молодой жены. Оба молодые, лет двадцать с небольшим, и вот у одного уже жена, а у другого нет. И убило в Праге друга. Замешкался при перебежках, и снесло полголовы.
И вот прошло 25 лет после войны. Едет мой подопечный в Ленинград и останавливается в Бологом. Поезд стоял там полтора часа. Зашли они в привокзальный ресторан, сидят, и бегает заведующая кафе по залу. Народу много, и она официанткам своим помогает. Что-то знакомое показалось. Подозвал, спросил, и выяснилось, что это жена его друга. Она закричала, когда узнала, что мой подопечный воевал с ее мужем, спрашивала, как он погиб, где похоронен. Она не знала, где похоронен ее муж, знала, что убит в Праге, и все. Вот и думаю: может, она молилась за мужа своего, и Бог открыл ей информацию о муже.
«Евреев затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли»
Татьяна Баева:
– Моей маме во время оккупации в 1942-м было 15 лет. Она 1927 года, бабушка 1906-го. Как и везде, немцы по захвате города на вторые сутки вывесили объявление о том, чтобы все граждане еврейской национальности явились в определенное место, с ценными вещами и запасом продуктов на три дня, якобы для заселения их в другой местности. У нас в городе были эвакуированные из Днепропетровска, не все успели уехать дальше, так как директор эвакуированного химбакинститута Горянов говорил, что не получил эваклисты. А на самом деле готовил все для сдачи немцам. Люди собрались, потом их окружили автоматчики, затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли.
Тем, у кого муж или жена были русскими, являться было необязательно. В конце улицы жила такая семья. Мать – еврейка, отец, русский, был на фронте, и трое маленьких деток, старшему 6 лет. Через какое-то время ночью к ним подъехали немцы с полицаями, схватили и вывезли в лес, там расстреляли. Но шестилетний Толик, мальчишка шустрый и бедовый, проскочил мимо ног полицая, выскочил в огород и спрятался в высоком бурьяне. Полицаи посветили фонариками; наверное, решили, что никуда он не денется, потом найдут, надо же было убить тайно мать с детками, уехали. Толик ночью постучался к соседям. Его одели во что могли, так он какое-то время перебивался у разных людей.
Мама шла по улице за хлебом, если его можно было так назвать, который выдавали немцы, и увидела стайку ребятишек на одной стороне улицы, а по другой шли полицаи и внимательно вглядывались в группу детей. Мама остановилась, среди детей был Толик. Мальчишки увидели полицаев, плотно окружили Толика и с криками «Рама, рама!» (самолет) начали кричать и махать в небо. Полицаи не заметили Толика и прошли дальше. Дети убежали в лес.
Надо сказать, что наш городок окружен лесами. От меня до леса четыре участка, а живу я практически там же, где и мама с бабушкой. Так вот, мама получила хлеб и пошла в лес к ребятам. Они сидели как перепуганные воробышки. Мама сказала Толику, что заберет его к себе домой. Они дождались темноты и огородами пришли домой. Толик жил у мамы с бабушкой; когда стало опасно, его перевели к бабушкиной сестре Александре, потом к невестке, бабе Паше. Она жила почти в лесу. Так Толика прятали до прихода наших. Потом приехала за ним сестра матери и забрала его.
Была ситуация у бабушки Александры. Когда они садились есть – баба, мама и Толик, зашел полицай Богданов, якобы за спичками. Толик едва успел спрятаться в шкаф. Полицай спрашивал у бабушки, не знает ли она, где Толик, так как его мама ищет и очень переживает (а маму с детками в лесу уже нашли лесники, присыпанных листьями). Бабушка и мама, мертвые от ужаса, сказали, что не знают. А на столе стояли приборы на трех человек. Богданов попрощался и сказал, что если узнают что-нибудь о Толике, то пусть обязательно сообщат. Думаю, что он прекрасно понял, где Толик, но просто оказался человеком. Молюсь о его душе и о его родных.
Мы с мамой всегда плакали, когда она рассказывала, как все это было. Ее одноклассник Абрам, которому чудом удалось выжить, рассказывал, как пришлось закапывать расстрелянных, и первой, кого он увидел в яме, была его расстрелянная мать; как прооперированного студента с носилками живьем швырнули в эту яму; как люди протягивали руки и просили о помощи… Потом тех, кто закапывал, тоже расстреляли, а Абрама взяли для уборки комендатуры. При нем был полицай. И когда немцы драпали из города, что-то сломалось, полицай замешкался, и Абрам убежал. Была зима, парнишка ночь просидел в ледяном подвале, потом пришел к бабушке и маме.
«Бабуля всю жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела»
Надежда Биниашвили:
Всегда бабуля, пережившая блокаду, резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела
– Моя бабуля пережила всю блокаду Ленинграда. В 43-м родила моего отца! Рассказывала, что даже крысу было сложно найти оголодавшим людям. Всю свою жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела. Мне почему-то именно ее кусочки были самые вкусные. Очень трепетно относилась к еде. После войны вся ее энергия уходила, чтобы в семье всегда было много еды и никто не голодал.
«Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?»
Тамара:
– У меня есть история о моей прабабушке Тамаре (в честь нее меня назвали).
Военное время, мой прадед уходит на фронт, на тот момент у них было уже двое детей, две девочки. Прадед какое-то время писал, но потом письма перестали приходить. И через какое-то время бабушке приходит письмо о том, что прадед пропал без вести. Тамара горевала, так как было трудно жить, да еще и с двумя детьми. И вот она повстречала русского офицера, который в нее влюбился и почти сразу предложил руку и сердце; она долго не думала, так как детей надо было кормить и растить и им нужен был отец. Они были счастливы, он полюбил ее детей как своих, и вскоре Тамара родила ему сначала мальчика, ну а потом и девочку; и вот большая семья жила неплохо, он работал, она тоже, старшие сестры присматривали за младшими, и, несмотря на военное время, все было хорошо.
Алексей Давиденко.
Прошло время, война закончилась, детки подросли. И вот как-то прабабушка берет детей и собирается к родственникам в гости; уходя, оставляет мужа одного дома. Ушла. Стук в дверь.
Прадед открывает: в дверях стоит высокий незнакомый ему мужчина и говорит: «Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?» – «Здравствуйте! Тамары нет дома, а я хозяин этой квартиры и муж Тамары – Алексей». – «Что значит муж?? Это я муж Тамары – Георгий…»
Оба стояли в оцепенении некоторое время, пока Алексей не пригласил Георгия домой.
Алексей знал историю Георгия, что он ушел на фронт и пропал, поэтому, как военный военному, предложил сесть за стол, достал закуски и выпивку, и они начали вспоминать военное прошлое. Георгий рассказывал, что попал в плен, где его пытали, и он потерял память; их спасли в конце войны, и он еще долго не мог ничего вспомнить, но как только память вернулась, он тут же решил вернуться в семью. Что уж тут поделаешь, жизнь… Так и прошло несколько часов в разговорах.
И вот возвращается Тамара. Открывая дверь своим ключом, она слышит голоса, которые доносятся из кухни, и чуть было не упала в обморок, ведь оба голоса были ей знакомы, а один особенно, до боли. Представьте ее лицо, когда она прошла на кухню. Она увидела, как ее пропавший без вести муж сидит за столом с нынешним и пьет. Она в слезы, он тоже, особенно когда увидел детей. В общем, после долгого разговора Георгий уходит, оставляя семью в руках Алексея, так как по-другому нельзя было уже и ничего не вернешь. Он уехал в Ахалцихе, но очень часто гостил у них, навещал детей и помогал им всячески. Вот такая вот история.
Подготовила Мария Сараджишвили.
792 просмотра
Комментарии (0)