Блог клуба - ВСЕ, ЧТО ВАМ ИНТЕРЕСНО 2

Бола какое-то время тосковал на новом месте, но вскоре под воздействием неустанной заботы сотрудников, в атмосфере радушного Донского гостеприимства, обвыкся и приспособился. К нему возвратился воистину зверский аппетит. Самец гориллы очень полюбил есть борщ с овощами и хлебом, который перед трапезой солидно «нарезал» ломтиками при помощи ногтя большого пальца. Другим любимым лакомством для Болы была домашняя простокваша. Ее он потреблял культурно, при помощи ложки, правда, с предварительными фокусами. Смотрительница подносит ему ложку с полезным кисломолочным продуктом, а он осторожно отводит её руку обратно: дескать, сначала сама попробуй. Делать нечего, кормилица притворяется, что кушает, да еще и причмокивает: «Ай, как вкусно! Ешь, Бола!». И лишь после такого ритуала Бола жадно припадает к простокваше. Ну чем не античный диктатор, мнящий свое возможное подлое отравление?


В другой раз Бола свой «тиранский» характер проявил, когда к нему в гости на смотрины из Москвы доставили невесту – гориллу-самку по кличке Мона Лиза. Едва только «красотка» появилась во владениях его величества, как он тут же схватил ее за шкирку и поволок по всем своим трем клеткам, а потом бросил в углу.


Видимо, Мона Лиза не произвела на Болу впечатление. И его можно было понять. Самец на тот момент был крупноголовым красавцем ростом в 180 см и весил под 200 килограммов. Гренадер, да и только! А Мона Лиза прибыла на ростовские смотрины не в самом лучшем состоянии. Несмотря на московскую прописку, она была мелкая, худая, изможденная и запуганная. Рандеву выглядело грубовато, хотя в дикой природе примерно так и происходит процесс подчинения самки своему господину.


Три дня бедняжка жалко тряслась в своем углу. Потом освоилась, привыкла и, в конце концов, нашла-таки путь к сердцу грозного жениха: спустя какое-то время у колоритной пары появился малыш. Молодая мамочка скоро, благодаря заботам ветеринарных врачей и обслуживающего персонала, расцвела и похорошела, оставаясь, по сравнению с Болой, нежной и миниатюрной гориллой весом свыше ста килограммов и ростом около ста шестидесяти сантиметров.


Эту прекрасную пару до сих пор помнят многие ростовчане.

Теперь случай попроще. «Девочка» спокойная. Ну, вышла погулять. Как? Это разберёмся ещё. Ох, как разберёмся. Но потом. Сейчас главное - без шума. Не испугать, завлечь как-нибудь. Ты заходи справа, а ты – слева. Кто клетку не закрыл? Что, нет таких? Ладно, кормил кто? Вот. Давай вперёд. Приманивай.


Элли работника узнала, подошла, обняла, поцеловала. Потом подтолкнула несильно, дескать, иди, не мешай. И походкой летящей по главной аллее прямо к хищникам отправилась. Тут сторож ей навстречу: стой, мол, сдавайся. Ну, это уже чересчур. Навешала оплеух чудаку, заурчала грозно и зубы оскалила. Нечего к дамам приставать, когда они гулять изволят.


Лев ей сразу не понравился. Попрыгала, поугугукала. Поругалась, одним словом. Пантера чёрная, та ничего ещё, красивая, даже похожи они чем-то. Грацией, что ли. Да-а-а, её ведь не спрячешь, красоту-то. А вот леопард пятнистый ну просто вывел из себя. Нарядился. Мужик называется. Где тут кирпичик потяжелее?


Пока камешки искала и леопарда выцеливала, народ вокруг собрался, окружил полукругом.


Ну-ка разойдись, я вас сейчас!


Ох! Мамочки! Да что же это? Обо всём забыла. Медленно, осторожно, как зачарованная, подошла обезьяна к заместительнице директора и у ног её присела. А та стоит на высоких каблуках, в чёрненьких чулочках, а на них, девоньки-и-и… Цветочки-розочки, красоты неписаной вышиты.


Элли ноготочком их осторожно трогает, дышать боится, словно оцепенела вся от красоты такой.


А замдиректора воркует сладенько: «Элличка, пойдём домой, солнышко. Я там чулки сниму и тебе отдам. Твои будут, красавица моя!»


Да кто бы спорил! Да за такое на край света, не то что «домой». Модница впереди, обезьяна за ней, как привязанная. В клетку вошли обе. А там отвлёк кто-то сзади. Банан просунул через решётку. «Да иди ты, со своим бананом, тут ведь…». Пока поворачивалась - глядь, дверцу закрыли уже и замок навесили. А замдиректора уходит, по дорожке каблуками цокает. И чулки на ней! Ах, ты-ж-ж-ж… Иди сюда!!!


Соседки – шимпанзе и те уши от стыда закрыли и на ветки позалезли. Самец Отто в угол забился, не вмешивается, себе дороже. А Элли…


В общем, много чего нового сотрудники зоопарка смогли бы узнать и о себе, и о начальстве своём, если бы понимали обезьяний язык. Но и так догадывались они о многом. Только виноватыми себя не считали. Сама Элли и виновата. Против природы не попрёшь. Ведь женский инстинкт сильнее зова свободы оказался.

– Карму давайте! – Анна Валерьевна подпрыгнула от неожиданности.
– К-карму?
– А вы можете дать что-то еще? – цинично поинтересовались за стойкой и буквально вырвали из рук
Анны Валерьевны распечатку. – Так, карма у вас, скажем прямо, не ахти. Много с такой не навоюешь.
– Я не хочу воевать – испуганно пролепетала Анна.
– Все вы так говорите, – отмахнулись от нее и продолжили, – на ваше количество набранных баллов
вы можете купить 138 земных лет человеческой жизни, 200 лет птичьей
или лет 300 в виде дерева или камня.
Советую камнем. Деревья, бывает, рубят.
– Сто тридцать восемь… – начала было Анна Валерьевна, но ее опять перебили.
– Именно сто тридцать восемь лет стандартной и ничем не примечательной жизни,
заурядной внешности и без каких-либо необычностей.
– А если с необычностями?… Это я так, на всякий случай… уточняю…
– Ну, выбирайте сами. Необычностей много. Талант – 40 лет жизни, богатство –
в зависимости от размера, брак, честно вам скажу, полжизни гробит. Дети лет по 15 отнимают… Вот вы детей хотите?
– Нет… то есть да… двоих… нет, троих…
– Вы уж определитесь.
– Брак, троих детей, талант, богатство и чтобы по миру путешествовать! – на едином дыхании выпалила Анна Валерьевна,
лихорадочно вспоминая чего ей еще не хватало в той жизни, – и красоту!
– Губа не дура! – хмыкнули из-за прилавка, – а теперь, уважаемая Анна Валерьевна, давайте посчитаем.
Брак – это 64 года, остается 64. Трое детей – еще минус 45. Остается 19. Талант, допустим, не мирового масштаба,
так, регионального, ну лет 20. А богатство лет 20 минимум. Лучше надо было предыдущую жизнь жить, недонабрали лет.
– А вот… – прикусила губу Анна Валерьевна, – если ничего…
– А если ничего, то 138 лет проживете одна в тесной квартирке, достаточной для одного человека
и при здоровом образе жизни в следующий раз хватит на побольше лет – отбрили Анну Валерьевну.
– И ничего нельзя сделать?
– Ну почему же? – смягчились за прилавком, – можем организовать вам трудное детство
– тогда высвободится лет 10.
Можно брак сделать поздним – тогда он не полжизни отхватит. Если развод – еще кредит появится,
а если муж сатрап,
то авось и талант мирового масштаба сможем укомплетовать.
– Да это же грабеж…
– Свекровь-самодурка карму неплохо очищает, – проигнорировали ее возмущение и продолжили,
– можно вам добавить пьяного акушера и инвалидность с детства. А если пожелаете…
– Не пожелаю! – Анна Валерьевна попыталась взять в свои руки контроль над ситуацией, –
Мне, пожалуйста, двоих детей, брак лет этак на 40 по текущему курсу, талант пусть региональный будет,
ну и богатство чтобы путешествовать, не больше.
– Все? Красоты вам не отсыпать? У вас еще 50 лет осталось… нет? Тогда комплектую…
– девушка за прилавком достала кружку и стала высыпать в нее порошки разных цветов,
приговаривая себе под нос:
«брак сорокалетний, есть, дети – две штуки есть, талант… талант…
вот пожалуй так, деньги… сюда, а остальное от мужа еще… Все!»

Анна Валерьевна недоверчиво покосилась на полулитровую кружку, заполненную цветным песком,
которую ей протянули из-за прилавка.
– А если, скажем, я талант не использую, я дольше проживу?

– Как вы проживете – это ваши проблемы. Заказ я вам упаковала, разбавите с водой и выпьете.
Товары упакованы, возврату и обмену не подлежат! Если вы пальто купите и носить не будете – это уже ваши проблемы.
– А…
– Счет-фактура вам, уверяю, не пригодится.
– А…
– Да что вы все «А» да «А»! судьбу вы себе выбрали, предпосылки мы вам намешали, все остальное в ваших руках.
Кулер за углом. Следующий!

Последнее, что успела подумать Анна Валерьевна перед собственными родами, было:
«Вот вроде все с моего ведома и разрешения, а такое ощущение, что меня все-таки обдурили».
Хотя нет, мимолетной искрой у нее в мозгу успела пронестись мысль о том, что ей интересно, как ее назовут.

Но дело даже не в этом. Фактически, моё первое заведение, где я стал своим ремеслом зарабатывать на хлеб с маслом, как говорили в то время опытные люди, было кафе «Скиф» (филармония не в счёт: я имею в виду хлеб с маслом). Кто помнит, тот знает. Ещё был социализм, но в «Скифе» у него было просто более человеческое лицо: делали клюковку, да и закуски с горячим подавали что надо. А главное было то, что ранее там играл Моня. И наша ростовская публика ассоциировала с Моней «Скиф», хотя после ухода Мони в «Рубин» (Рабочий городок) там играли по очереди два замечательных Игоря: мои друзья Эпштейн (можете послушать его в Кёльне) и Ванидовский ( светлая ему память). А пианистом был сам Филонов Серёжа, ныне один из лучших аранжировщиков Юга России. Место было раскручено. Народ гулял, как в последний раз. Оставалось только собирать камни. Легко сказать. А репертуар? После симфонического-то оркестра. В общем, в квартире дяди Мони, на Герасименко, я провёл не один день.

Ксероксов не было. Не было и ноутбуков. Я переписывал ноты. Спасибо тебе, дядя Моня. И за эти ноты, и за бесчисленные рассказы о Ростове, людях, музыкантах и многом другом из чего соткана жизнь. А ещё я расскажу Вам, как Моня с фронта вернулся в Ростов, в гимнастёрке и сапогах, с медалями и со скрипкой. В Ростове тогда было два ресторана. Моня стал играть в том, что на вокзале. До войны он учился в муз. училище у великого педагога и скрипача Евсея Кагана.

Нет, Моня не работал в филармонии: розенбаумовское «когда-то бог симфоний» сугубо для рифмы. Но, Господи, как же он играл в «ростовском кабаке»! Всё чувства, жившие в его душе, вселялись в струны. Моня знал всё: как сказали бы Ильф с Петровым, всё, что звучало до революции, до начало Нэпа, при Нэпе, во время угара плюс всё остальное. И, конечно, всю национальную музыку. Возможно, кроме чукотской.

На фото - Моню слушает Михаил Шуфутинский. Архив Сергея Филонова. Он же за фортепьяно. Кафе "Скиф".


В «Скиф» в то время приглашали ужинать всех «небожителей», гастролирующих в Ростове. Привезли после концерта и Розенбаума. Моня начал делать вещи. Какие – не знаю, но то, что был «Плач Израиля», это точно. Розенбаум попал …в хорошем смысле. А на следующий день родилась песня, сделавшая Моню известным во всём русскоязычном мире. «Здравствуйте гости, ой, не надо, ой, бросьте…» заказывают лет тридцать и, надеюсь, что будут заказывать дети наших внуков.

А главное – то, что Моня приучил ростовскую публику к скрипке. Такого нет ни в одном городе бывшего СССР. Почти в каждом увеселительном заведении играют скрипачи и скрипачки, окончившие Ростовскую консерваторию имени Рахманинова. Играют не всегда от хорошей жизни, но, как правило, хорошо. И ростовчане к этому привыкли. Их не удивишь. Планка высокая. Моню помнят. Зато на Черноморском побережье или за бугром ты уже диковинка.

Так звучи же под небом, соло,
Утверждая любви законы!
Пой о страсти земной, Пьяццолла,
Вслед за Лэем и Морриконе...

И ты всегда должен быть готов к тому, что где бы ты не играл: в Испании, Тунисе, Майями, у тебя всегда могут спросить: А Моню знаешь?»

P.S. Моня умер в 93-м, летом. Онкология. Что тут скажешь? Было немного людей. Понятно. Все в разъездах. Я работал в Польше.
И ещё. Короли и слуги, как известно, отчеств не имеют.
Моня был королём.

Четвёртый скифовский скрипач - Игорь Хентов.



Скрипач аидиш Моня, в своих сухих ладонях
Мое ты держишь сердце, как горло держит стих.
Смычком едва касаясь завистных струн-красавиц,
Грехи мои больные отпусти...


Александр Розенбаум - Скрипач ростовский Моня.




И ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО РОСТОВСКИХ БАЕК ПРО МОНЮ.

Моня – “ростовский Паганини”.

Однажды Моня играл в ресторане “Фрегат”, что был на Левбердоне. Публика там, с одной стороны, ну очень крутая, а с другой – понимающая. Бывает так, что “лед и пламень”. И вот во время концерта на замечательной Мониной скрипке лопается струна. Но он отыграл концерт до конца, да так, что никто и не догадался об этом. И лишь потом извинился, что, может, не совсем был на уровне.
После этого его прозвали “ростовским Паганини”.


Моня – почетный казак.

Однажды Моня так зажигал перед казачьими атаманами, что те посчитали его за своего и приняли в почетные казаки.
После этого Моня говорил А. Розенбауму: “Саша, у нас, у евреев, теперь два почетных казака: ты и я”.


Моня – цыганский еврей.

Однажды на свадьбе внучки некий цыганский барон, услышав Монину игру, сказал: “Брехня. Он не еврей. Он цыган”. Потом подумал немного и изрек: “В крайнем случае, цыганский еврей”. О том, как играют на скрипке цыгане, говорить не приходится. Они рождаются с нею. Или, в крайнем случае, с гитарой.



Моня и хард-рок.

Однажды в ресторан, где выступал Моня, прорвалась группа конкретных пацанов. “Слабай “Дым над водой” из “Дип Пёпл”, – попросили они его. Моня слегка растерялся, но вида не подал.
Повернувшись к своему аккомпаниатору Сергею Филонову, он тихо спросил, знает ли тот, что это за “Дым” такой. Сергей знал. “Тогда начинай, а я подхвачу”, – уверенно сказал Моня. Очевидцы говорят, что такое виртуозное исполнение на скрипке известной рок-композиции вряд ли кому доводилось и доведется услышать.



Моню обокрали.

Моня считался богатым человеком. Однако, когда какие-то залетные гастролеры обчистили его квартиру, по городу прокатился слух: выносить оказалось нечего! Разве что скрипку работы известного мастера 18 века… Но воры не тронули музыкальный инструмент. Так что ростовский виртуоз играл на раритете до самой смерти.