Блог Ирины.

Но Саша и Максим были уже далеко. Максима постоянно переводили с места на место, и Саша следовала за ним. 5 января 1932 года в городе Рубцовске Алтайского края у Титаренко родилась дочь, которую назвали Раисой. Имя выбрал отец – для него оно означало «рай», райское яблочко… Через три года родился сын Евгений, а еще через три – дочь Людмила.

Раиса Горбачёва в молодости.


Жизнь была тяжелой. Постоянные переезды, временное жилье – бараки, щитовые домики, даже келья бывшего монастыря… Александра Петровна как могла наводила уют в очередной «квартире», разводила огород, – и после нового переезда все приходилось начинать сначала. Удивительно, но, несмотря на постоянные смены школ и общие в них плохие условия – самодельные чернила и азбуки, тетрадки из газетной бумаги, нехватку учебников, учителей и помещений, – Раиса Титаренко была отличницей. Школу в Стерлитамаке, в Башкирии, она в 1949 году закончила с золотой медалью. Это был всего второй год, когда вручались медали; медаль давала право поступления в любой вуз страны без вступительных экзаменов. Раиса выбрала для себя философский факультет МГУ.

Тогдашнее студенчество – полуголодное, веселое, любопытное… Днем – лекции, по ночам – подработки, а вечерами – театры, танцы, библиотеки и посиделки в университетском общежитии на Стромынке – одна комната на восемь-четырнадцать человек. На первом курсе Раиса влюбилась; но этот роман закончился катастрофой. Вмешались его родители, которым не понравился выбор сына, и он бросил Раю. Ей казалось, что теперь она никогда больше не сможет доверять мужчине, никогда не сможет полюбить…

В то время в студенческой среде было модно учить бальные танцы. Рая тоже ходила, и она – красивая, яркая, пластичная – танцевала так, что все на нее заглядывались. Однажды друзья Миши Горбачева, учившегося на курс младше, посоветовали ему тоже пойти на танцы: там появилась такая девчонка, тебе надо обязательно с нею познакомиться! Он пошел – и влюбился. Ему тогда было двадцать лет, ей – девятнадцать…

Раиса и Михаил Горбачевы в молодости.


Поначалу ухаживания красивого студента юрфака были встречены холодно. Но как-то декабрьским вечером 1951 года он проводил ее из клуба – и они разговорились, а разговорившись – подружились. Прогулки по Москве и долгие разговоры стали традицией. Ей нравилась его жизнерадостность и то, что он по всем вопросам имел свое мнение и не боялся его отстаивать. Но окончательно покорил сердце Раисы кулинарный талант Михаила.

Последние годы в университете Раиса много болела. Когда она месяц лежала в больнице, Михаил каждый день приносил ей из общежития жареную картошку. Как потом вспоминала сама Раиса Максимовна, именно тогда она поняла, что Михаил – ее судьба на всю жизнь. 25 сентября 1953 года они расписались в Сокольническом загсе.

На свадьбу ушли деньги, которые Михаил заработал летом на уборке хлеба. В ателье Раиса сшила себе платье из итальянского крепа, а Михаил – первый в его жизни костюм из дорогой ткани под названием «Ударник»; так что на кольца молодоженам денег не хватило. Туфли невесте тоже пришлось одолжить у подруги. Свадьбу сыграли 7 ноября в диетической столовой рядом с университетским общежитием – на столе преобладали винегрет и «Столичная».

Раиса Горбачёва.


Их любовь прошла испытания временем. Из юношеской страсти она со временем стала любовью-сотрудничеством, дружбой и верностью двоих людей, которые много пережили вместе. На дни рождения Михаила Раиса дарила ему только один подарок – букет фиалок; почему так – осталось их маленькой тайной… Когда во время поездки в США Раиса Максимовна не смогла найти этот букетик, она поставила на ноги всех, отменила все свои мероприятия, пока фиалки не были найдены…

После окончания университета Раиса поступила в аспирантуру. А Михаилу предложили на выбор: или аспирантура, или работа в его родном Ставрополе. Раиса в это время была беременна – но родить сына не получилось; врачи сказали, что из-за проблем со здоровьем рожать ей нельзя. Раиса была в отчаянии – она была убеждена, что без детей нормальной семьи быть не может… Посовещавшись, Горбачевы уехали в Ставрополь.

Раиса Горбачёва.


Михаил Сергеевич был распределен в краевую прокуратуру, но проработал там всего десять дней: работа ему не нравилась, а прежние друзья звали на комсомольскую работу. С трудом, но Горбачева все же отпустили из прокуратуры – и он был назначен заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды. Так началась его дорога наверх…

А у Раисы четыре года не было постоянной работы – и это со столичным дипломом. Мизерной зарплаты Михаила еле хватало на еду и оплату жилья – небольшой комнаты, в которой еле помещалось все их нехитрое имущество. Здесь же, в этой комнате, 6 января 1957 года Раиса родила дочь Ирину… Только в конце года Горбачевы получили государственное жилье – комнату в коммуналке, в переоборудованном здании какой-то конторы.

В конце концов Раисе удалось устроиться преподавателем на кафедру философии Ставропольского сельскохозяйственного института. Раиса тогда была очень худенькой, маленькой и, чтобы выглядеть посолиднее, надевала на себя как можно больше одежды. Она увлеклась социологией, начала писать кандидатскую диссертацию о быте крестьян. С социологическими анкетами Раиса Максимовна обходила тысячи дворов, и ее поразило, что каждый четвертый дом – дом женщины-одиночки… Кажется, именно тогда у нее появился интерес к проблеме женщины в России, желание помочь, изменить…

Раиса Горбачёва.


А Михаил Сергеевич успешно делал карьеру – сначала в комсомоле, а с 1962 года в КПСС. Он стал секретарем горкома, затем крайкома. Фактически руководя Ставропольским краем, Горбачев коренным образом реформировал все отрасли местной жизни – от кадров до программ мелиорации и охраны культурных объектов. На жизни семьи его положение мало отразилось, разве что из коммуналки Горбачевы переехали наконец в отдельную квартиру. Ни дачи, ни прочих привилегий. Дочь ходила в обычную школу, затем самостоятельно поступила в медицинский институт в Ставрополе – не хотела никуда уезжать от родителей. А в 1978 году Горбачева перевели в Москву – его избрали секретарем ЦК КПСС. Для Горбачевых началась совсем другая жизнь.

В Москве они получили все, что «положено», – квартиру, государственную дачу, льготы. Но Раису Максимовну больше волновало другое – дочь закончила с отличием Второй медицинский институт, куда вместе с мужем перевелась из Ставрополя, у нее родились две дочери, Ксения и Анастасия…

В начале восьмидесятых средний возраст членов Политбюро составлял 67 лет, большинству было далеко за семьдесят. Неудивительно, что политика, которую они проводили, была предельно консервативная; любые новшества отвергались на корню. Горбачеву, который пытался и в Москве продолжать свои реформы, было очень тяжело работать в такой закостенелой среде.

К тому же генсеки умирали один за другим – Брежнев, Андропов, 10 марта 1985 года не стало Черненко.

Под утро Михаил Сергеевич приехал на дачу, где они тогда жили, и вызвал Раису Максимовну в сад. Он сказал ей, что, вполне возможно, завтра его изберут Генеральным секретарем. Она совсем не обрадовалась – она не любила политику, а карьерные успехи мужа только расстраивали ее. Чем больше времени он был вынужден уделять работе, тем меньше доставалось ей и дочери. Но Раиса Максимовна обещала поддержать его, что бы ни случилось.

На следующий день Михаил Сергеевич Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС. Ему было 54 года.

Раиса Горбачева в обществе «Франция – СССР», апрель 1989 г.


Назначение Горбачева на этот пост было и неожиданным и закономерным. Когда после смерти Брежнева к власти вместо «официального» брежневского наследника Черненко пришел глава КГБ Юрий Андропов, он начал проводить политику реформ. При нем состав Политбюро и ЦК КПСС был значительно обновлен – теперь примерно половину в нем составляли сторонники реформ. Однако Андропов получил пост Генерального секретаря уже смертельно больным и всего через полтора года умер. С его смертью баланс сил изменился в пользу консерваторов, и его преемником Политбюро, в определенной степени напуганное андроповскими реформами, избрало Константина Устиновича Черненко.

Черненко был средним политиком, но неплохим аппаратчиком. Будучи – как и Андропов – тяжелобольным, к тому же не имея большинства в Политбюро, он был вынужден лавировать между двумя группами. Руководителем заседаний Секретариата ЦК он назначил М.С. Горбачева – таким образом, Горбачев фактически стал вторым лицом партии.

Черненко скончался через восемь месяцев. К этому моменту было уже окончательно ясно, что СССР нуждается в определенных реформах. «Реформаторами» была примерно половина Политбюро – в основном те, кто пришли туда за последние несколько лет. Остальные были уже весьма преклонных лет и либо тяжело болели, либо были просто не в состоянии противостоять «реформаторам». Главой «реформаторов» был Горбачев – его кандидатура устраивала всех: сторонники реформ видели в нем человека, который сможет провести необходимые меры для оживления экономики и преодоления кризиса власти, а консерваторы видели в избрании Горбачева – второго после Черненко лица в партии – акт преемственности.

Так в жизни страны началась новая эпоха – эпоха Горбачева.

Март вообще очень много значил в жизни Горбачева. 2 марта 1931 года он родился; в марте был избран Генсеком; и в марте же 1990 года стал Президентом СССР – первым и последним…

Раиса Горбачева на вечере ЮНЕСКО.


Новый генсек сразу начал вводить свои порядки и делать то, что до него было делать не принято. Перестройка началась не только в политике, но и в образе жизни, поведении первого лица государства. Поездки по стране и личные встречи с людьми, речи «без бумажки» и трансляции выступлений в прямом эфире – все было внове. Как и то, что всегда рядом с Горбачевым была его жена – красивая, подтянутая, элегантно одетая, с безукоризненной прической…

К ее постоянному пребыванию рядом с мужем общество отнеслось неоднозначно. В СССР не было традиции «первых леди» – со времен вдовствующего Сталина было принято женам первых лиц страны держаться в тени, не показываться на глаза публике. Раиса Максимовна стала первой, кто на это решился. И то в основном вынужденно: Горбачеву, взявшему курс на «европеизацию» своей политики, на официальных мероприятиях по протоколу полагалось иметь рядом супругу, и игнорировать требования международного дипломатического этикета он не считал возможным. Раиса Максимовна с блеском справлялась с отведенной ей ролью: она, неизменно элегантная, одетая с безупречным вкусом, умеющая себя держать, покорила Запад, привыкший к тучным, неразговорчивым и безвкусно одетым женам прежних партийных лидеров (как писали западные журналисты, наконец среди руководителей СССР появилась женщина, которая весит меньше, чем ее супруг). Раиса Горбачева была одной из первых, кто показал миру настоящую русскую женщину: красивую, умную, любящую, преданную… Полюбили Раису Максимовну и в СССР – в ней увидели женщину, которая наконец сможет достойно представить свою страну за рубежом, женщину, которая стала символом освобождающегося от застоя и серости народа.

Раиса и Михаил Горбачёвы.


Конечно, Раиса Максимовна, как жена первого лица государства, работать уже не могла. Но и сидеть без дела ей было и неудобно, и непривычно. У жен глав государств на Западе традиционно было два главных занятия: благотворительность и культурные программы. В Советском Союзе самого понятия «благотворительность» не существовало, и Раисе Максимовне осталась культура. Тем более что в конце 1986 года представители культурной элиты СССР – среди них Дмитрий Сергеевич Лихачев и митрополит Питирим – выступили с инициативой создания неправительственной общественной организации – Фонда культуры, который должен был способствовать сохранению и подъему отечественной культуры. Обратившись за помощью и поддержкой к Раисе Максимовне, они обрели в ее лице самого активного сторонника. Хотя по Москве тогда ходили упорные разговоры, что Фонд создается исключительно «под Раису Горбачеву», председателем Фонда стал Лихачев, а Раиса Максимовна – рядовым членом Президиума. Однако именно благодаря ей Фонд стал тем, чем он стал. Одно ее имя способствовало росту доверия к новой организации. Она выбила помещение для Фонда, организовала издание журнала «Наше наследие», при ее активном участии проводились программы Фонда – «Новые имена», «Возвращение в Россию культурных ценностей, архивов и произведений искусства» и многие другие. Работа в Фонде культуры не только помогла Раисе Максимовне пережить расставание с наукой и работой, но и заметно улучшила отношение к ней в обществе.

Раиса Горбачёва и Нэнси Рейган.



Но вскоре любовь к ней стала остывать, переходя сначала в неприязнь, а затем и в ненависть. Вокруг Раисы Максимовны зароились сплетни: мол, она одевается у самых дорогих кутюрье, покупает свои туалеты на государственные деньги, ей делают дорогущие подарки… Она крутит мужем как хочет, постоянно звонит ему на работу в Кремль и говорит, что надо делать, все свои решения Горбачев принимает только с ее согласия… Анекдоты и частушки о ней расходились по всей стране. Людей раздражал ее учительский тон, ровный голос, преподавательские, дидактические интонации; злили ее элегантные туалеты – в эпоху тотального дефицита она слишком выделялась на общем сером фоне. После землетрясения в Армении 1987 года Раису Горбачеву открыто упрекали в том, что на развалинах она появлялась слишком нарядно одетой – ее элегантный костюм и шубка смотрелись вызывающе на фоне смерти и развалин. Как сказала потом сама Раиса Максимовна, «никто не объяснил нам, что такое имидж. Конечно, мы наделали кучу ошибок». Со временем, почувствовав раздражение, которое она вызывала, Раиса Максимовна перестала ездить по СССР; она очень тяжело переживала нелюбовь к ней, не могла понять причин… А на Западе ее готовы были носить на руках. В 1987 году пять миллионов читательниц британского журнала «Woman’s Own» назвали ее «Женщиной года».

В 1985 году госсекретарь США Джордж Шульц не мог поверить, что костюм мадам Горбачевой не был куплен в Париже. У знаменитого кутюрье Ива Сен-Лорана как-то спросили, не его ли работы наряды на мадам Горбачевой. Он ответил, что был бы счастлив, если бы мадам что-нибудь у него заказала, и даже сделал бы ей все бесплатно. Но все ее наряды были сшиты в Москве, в Доме моды на Кузнецком Мосту, модельером Тамарой Макеевой. Горбачева считала своим долгом носить вещи только отечественного производства. И не так много их было. Когда журналисты как-то засняли принцессу Диану в том же костюме, в каком она появлялась годом раньше, – был скандал; женщине такого положения не положено надевать один и тот же наряд два раза. А Раисе Максимовне приходилось – на многих фотографиях она в блузке с воротником-бантом любимого ею бордового цвета, в двубортном сером костюме в елочку, с одной и той же сумкой… Но она умела так подать себя, так сочетать вещи в ансамбле, что никто не смог обвинить Горбачеву в том, что ей не хватает нарядов. Между тем часто ей приходилось сдавать одежду в комиссионные магазины, чтобы на полученные деньги иметь возможность заказать новые вещи. Все ценные подарки Горбачевы сдавали в Гохран – а там были уникальные вещи, драгоценности, золотая сумочка ценой около миллиона долларов… Раиса Максимовна даже была вынуждена отказаться от посещения магазинов на Западе, потому что с нее отказывались брать деньги за покупки, а она не могла себе это позволить. Ее самоконтроль – в любых мелочах – поражал. «Нас с Михаилом Сергеевичем разглядывают под микроскопом», – часто повторяла она.

Раиса Горбачева на конгрессе по защите окружающей среды.


Раиса Максимовна строго делила свой гардероб на «внешний» – для зарубежных поездок – и «внутренний». Внутри страны она одевалась проще, сдержаннее, скромнее, реже меняла наряды, прекрасно понимая, что в такое тяжелое время недопустимо выглядеть слишком шикарно на фоне всеобщего дефицита.

С «внешним» гардеробом тоже не все сразу получалось. Не будучи поначалу вполне знакомой с дипломатическим этикетом, Раиса Максимовна не всегда имела в поездках наряды для всех случаев. Как-то перед приемом Нэнси Рейган прислала ей записку, в которой сообщила, что она будет в вечернем платье. У Горбачевой платья с собой не было; подумав, она надела один из своих костюмов. Журналисты тут же написали, что мадам Горбачева переиграла миссис Рейган – деловой костюм на ней смотрелся лучше, чем элегантное платье на жене американского президента.

В одежде Раиса Максимовна предпочитала бордовый цвет, любила твид «в елочку», не боялась носить короткие – на уровне колена – юбки: у нее были красивые ноги. Пить предпочитала кофе эспрессо, коньяк «Хеннесси», грузинское красное вино. Любила хорошую парфюмерию – ее любимыми духами были «Champs-Elysees» от Guerlain. Ее прическа – деликатно окрашенные волосы, короткая стрижка, аккуратная укладка – смотрелась в высшей степени сдержанно и элегантно на фоне модных тогда буйных кудрей. Многие женщины в СССР, даже ругавшие «Райку», старались сделать себе такую же прическу, сшить такой же костюм… Во время, когда практически не было модных журналов, женщины узнавали о модных тенденциях по фотографиям Раисы Максимовны.

Ложными были и слухи о том, что она руководит мужем: как говорила сама Раиса Максимовна, если бы люди знали, насколько Михаил Сергеевич упрям, насколько невозможно на него повлиять, – они бы так не говорили. Но того, что он всегда советовался с нею, – они и не скрывали.

Но говорить не переставали. Постепенно эйфория в обществе, вызванная началом перестройки, начала проходить, сменяясь раздражением и растерянностью. Тотальный дефицит, рост националистских настроений, потеря идеалов, инфляция – все это не способствовало любви к Горбачевым; «Мишку и Райку» все громче и громче обвиняли в развале страны. И грянул август 1991 года…

О ГКЧП страна узнала утром 19 августа. Для семьи Горбачевых, которые проводили отпуск на даче в Форосе, в Крыму, все началось еще вечером 18-го. Назавтра они собирались вылететь в Москву, на подписание Союзного договора; Раиса Максимовна читала сигнальный экземпляр своей книги «Я надеюсь…» – своеобразная автобиография в интервью, исповедь Раисы Максимовны; книга должна была выйти через несколько дней… И тут внезапно отключились все телефоны, телевизор, радио… Гэкачеписты приехали в Форос и предложили Горбачеву подать в отставку. Когда он отказался и делегация уехала, все бывшие на даче оказались в полной изоляции. Домой не отпустили даже местных. Дачу окружили вооруженные люди, с моря появились военные корабли. У Михаила Сергеевича был с собой маленький приемник – по нему удалось услышать сообщение Би-би-си о создании ГКЧП и о том, что Михаил Горбачев в связи с болезнью не может выполнять свои обязанности… Горбачевы очень тяжело переживали и предательство бывших сторонников, и невозможность что-либо сделать. Перед входом в дом сидели ребята из охраны, поклявшиеся защищать их до конца. Ночью, запершись в дальней комнате, на видеокамеру засняли обращение Михаила Горбачева, пленки вырезали из кассет и раздали верным людям – в надежде, что, если случится самое страшное, хоть кому-то из них удастся передать запись в Москву. 21 августа по радио услышали сообщение: в Крым вылетает делегация с целью лично убедиться в болезни Горбачева. Раиса Максимовна поняла, что дальше может произойти все, что угодно, – ложь о болезни Михаила Сергеевича могут сделать реальностью. Она так переволновалась за мужа, что у нее произошел инсульт. А вскоре все уже было кончено…

Они покинули Форос в 11 часов 21 августа. Мир обошли кадры: из самолета выходят постаревший Михаил Горбачев в куртке, Раиса Максимовна в халате, с напряженным лицом, внучки, закутанные в плед… 72 часа в заключении ни для кого из них не прошли даром.

Через неделю Раиса Максимовна сожгла все письма, которые муж написал ей за их совместную жизнь. Она не хотела, чтобы кто-нибудь смог еще раз влезть в их личную жизнь.

P.M. Горбачева в дни официального визита Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. С. Горбачева в Великобританию, апрель 1989 г.



Вскоре после августовских событий Горбачев ушел в отставку. Их тут же выселили с дачи, даже не дожидаясь, пока Горбачев объявит о своей отставке в телевизионном обращении. Вместе с ним ушла и Раиса Максимовна – из советского Фонда культуры, сразу после августовских событий переименованного в Российский международный, из активной жизни, с глаз долой…

Она стала просто женой. Заботилась о муже, как мечтала всю жизнь. Напоминала ему, когда принимать лекарства и какие у него назначены встречи; готовила пельмени, борщи, картошку. В прошлом остались элегантные наряды – в своей новой жизни она предпочитала брюки, свитера и спортивные куртки. Главным развлечением Горбачевых снова стали пешие прогулки – они часами могли ходить и разговаривать. Она продолжала заниматься благотворительностью, но уже не на виду, никому ничего не говоря… Раиса Максимовна много занималась проблемой детской лейкемии – с 1990 года являлась патроном ассоциации «Гематологи мира – детям»; в фонд этой организации была перечислена половина Нобелевской премии Михаила Горбачева и гонорар за книгу Раисы Максимовны «Я надеюсь…». Именно благодаря ее усилиям процент излечения этого заболевания в России вырос с 7 до 70.

Когда в 1996 году Горбачев решил выставить свою кандидатуру на пост Президента России, Раиса Максимовна как могла отговаривала его: «Тебе и пикнуть не дадут! На телевидение тебе дорога закрыта!» Но все же сопровождала его во всех поездках – они объездили 22 российских региона. А противники снова полоскали ее имя, используя все ее прошлые грехи – как реальные, так и выдуманные – против Горбачева… Однако в этой поездке Раиса Максимовна поняла, что ей все же не хватает общественной деятельности. И в 1997 году она создала клуб для женщин, активных и успешных в жизни, который после некоторых споров назвали просто – «Клуб Раисы Максимовны». Этому клубу было суждено стать последним увлечением Раисы Горбачевой.

В 1999 году у Раисы Максимовны резко ухудшилось здоровье. Врачи поставили диагноз – рак крови. Свою помощь в лечении предложили канцлер Германии Герхард Шредер и президент США Билл Клинтон. Но решено было отвезти Раису Максимовну в Германию – до США могли просто не доехать.

Обследование в клинике немецкого города Мюнстера подтвердило диагноз. Состояние Горбачевой расценили как «очень тяжелое» – болезнь оказалась в запущенном состоянии.

Раиса Горбачева и Михаил Горбачев.


Трудно сказать, что вызвало болезнь – нервное напряжение в Форосе, поездка в Чернобыль вскоре после взрыва реактора или переживания последних лет. Было ясно, что жить Раисе Максимовне осталось недолго. В Мюнстер вылетели ее дочь и внучки, Михаил Сергеевич находился с ней неотлучно. Приехала сестра Людмила – Раису Максимовну готовили к трансплантации костного мозга.

И тут российскую прессу как прорвало. Они вдруг обнаружили, что в немецкой клинике умирает не просто женщина, не бывшая ненавидимая «первая леди» – героиня анекдотов и сплетен, а женщина, которой страна обязана столь многим и которой дала столь мало. Ежедневно в клинику приходило по полтысячи писем и телеграмм со всего света. Читая статью в «Известиях» под названием «Леди Достоинство», Раиса Максимовна заплакала и сказала: «Неужели я должна умереть, чтобы заслужить любовь?»

Ей повезло. Она успела почувствовать любовь к себе еще живой и умереть любимой. Раисы Горбачевой не стало 20 сентября 1999 года. К гробу, выставленному в здании Фонда культуры на Пречистенском бульваре, стояла огромная очередь. На отпевании в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря все желающие проститься не поместились на территории монастыря. Раису Максимовну похоронили на Новодевичьем кладбище – как просил Михаил Сергеевич, ее похоронили там, где когда-нибудь должны похоронить его самого.

На поминках Михаил Сергеевич вспомнил старый анекдот: «Что такое половина Первого?» – «Жена Михаила Горбачева». С нею из его жизни ушла лучшая его половина.

В январе 1879 года Александра Андреевна, третья дочь Бекетова, после бурного романа вышла замуж за молодого юриста Александра Львовича Блока. Сразу после свадьбы молодые уехали в Варшаву, куда Блок только что получил назначение. Брак оказался неудачным: у молодого супруга оказался ужасный характер, он бил и унижал жену. Когда осенью 1880 года Блоки приехали в Петербург – Александр Львович собирался защищать диссертацию, Бекетовы едва узнали в замученной, запуганной женщине свою дочь. Ко всему прочему, она была на восьмом месяце беременности… Муж вернулся в Варшаву один – родители Александру Андреевну не отпустили. Когда Блок, узнав о рождении сына Александра, приехал за женой, его со скандалом выставили из дома Бекетовых. С огромным трудом, с бурными объяснениями и даже драками, Александру с сыном оставили в доме отца. Развод она не могла получить несколько лет – пока Александр Львович сам не надумал снова жениться. Но через четыре года и вторая жена сбежала от него вместе с маленькой дочерью.


В 1889 году Александра Андреевна вторично вышла замуж – за поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттух. Брак тоже не был удачным. Детей у Александры Андреевны больше не было.

Саша Блок жил в атмосфере полного обожания – особенно со стороны матери. Она всячески поощряла его увлечение поэзией. Именно она познакомила сына с сочинениями Владимира Соловьева, чьи идеи о земной и небесной любви, о Вечной Женственности сильно повлияли на мировоззрение Александра Блока. Свою роль сыграли в увлечении Соловьевым и родственные связи с известным философом: двоюродная сестра матери Блока была замужем за братом Владимира Соловьева Михаилом.

То, насколько соловьевские идеи повлияли на юного Блока, проявилось уже в первом его увлечении: летом 1897 года на немецком курорте Бад Наугейм, куда он сопровождал свою мать, он познакомился с Ксенией Михайловной Садовской, женой статского советника и матерью троих детей – ему было 16, ей – 37. Он назначает ей свидания, увозит в закрытой карете, пишет ей восторженные письма, посвящает стихи, называет ее «Мое Божество», обращается к ней – «Ты», с прописной буквы. Так он и потом будет обращаться к своим возлюбленным. В Петербурге между ними возникает связь… и постепенно Блок охладевает к ней. Поэзия и проза жизни оказались для поэта-романтика несовместимы.

С осознанием этого Блок начинает новый роман, переросший в главную любовь его жизни, – он знакомится с Любовью Дмитриевной Менделеевой.

Собственно говоря, знакомы они были давно: когда Менделеев и Бекетов вместе служили в университете, четырехлетнего Сашу и трехлетнюю Любу вывозили гулять вдвоем в университетский сад. Но с тех пор они не встречались – пока весной 1898 года Блок случайно не столкнулся на выставке с Анной Ивановной Менделеевой, которая пригласила его бывать в Боблове.

Люба Менделеева.


В начале июня семнадцатилетний Александр Блок приехал в Боблово – на белом коне, в элегантном костюме, мягкой шляпе и щегольских сапогах. Позвали Любу – она пришла в розовой блузке с туго накрахмаленным стоячим воротничком и маленьким черным галстуком, неприступно строгая. Ей было шестнадцать лет. Она сразу произвела впечатление на Блока, а ей он, наоборот, не понравился: она назвала его «позером с повадками фата». В разговоре, однако, выяснилось, что у них есть масса общего: например, оба они мечтали о сцене.

Люба в роли Офелии.


В Боблове началась оживленная театральная жизнь: по предложению Блока поставили отрывки из шекспировского «Гамлета». Он играл Гамлета и Клавдия, она – Офелию. Во время репетиций Люба буквально заворожила Блока своей неприступностью, величием и строгостью. После спектакля они пошли прогуляться – впервые оставшись наедине. Именно эту прогулку оба вспоминали потом как начало их романа.

По возвращении в Петербург встречались уже реже. Любовь Дмитриевна стала постепенно отдаляться от Блока, становясь все суровее и неприступнее. Она считала унизительной для себя влюбленность в этого «низкого фата» – и постепенно эта влюбленность прошла.

Александр Блок.


Следующей осенью Блок уже считает знакомство прекратившимся и перестает бывать у Менделеевых. Любовь Дмитриевна отнеслась к этому безразлично.

Люба Менделеева (справа) с подругой в гимназии.


В 1900 году она поступила на историко-филологический факультет Высших женских курсов, завела новых подруг, пропадала на студенческих концертах и балах, увлеклась психологией и философией. О Блоке она вспоминала с досадой.

Блок к тому времени был увлечен различными мистическими учениями. Однажды, будучи в состоянии, близком к мистическому трансу, он увидел на улице Любовь Дмитриевну, которая шла от Андреевской площади к зданию курсов. Он шел сзади, стараясь остаться незамеченным. Потом он опишет эту прогулку в зашифрованном стихотворении «Пять изгибов сокровенных» – о пяти улицах Васильевского острова, по которым шла Любовь Дмитриевна. Потом еще одна случайная встреча – на балконе Малого театра во время представления «Короля Лира». Он окончательно уверился в том, что она – его судьба.

Для любого мистика совпадения не являются просто случайностью, они – проявление высшего разума, божественной воли. В ту зиму Блок бродил по Петербургу в поисках Ее – своей великой любви, которую он назовет потом Таинственной Девой, Вечной Женой, Прекрасной Дамой… И случайно встреченная Любовь Дмитриевна естественно и таинственно слилась в его представлении с тем возвышенным образом, который он искал, переполненный идеями Владимира Соловьева.

Любовь Менделеева.


Юный Блок в своей любви стал верным последователем соловьевского учения. Реальный образ любимой девушки был им идеализирован и слился с соловьевским представлением о Вечной Женственности. Это проявилось в его стихах, собранных потом в сборник «Стихи о Прекрасной Даме». Такое слияние земного и божественного в любви к женщине не было изобретением Блока – до него были трубадуры, Данте, Петрарка, немецкие романтики Новалис и Клеменс Брентано, да и сам Соловьев обращал свои стихи не только к Софии Премудрости, но и к реальной Софье Петровне Хитрово. Но только Блоку удалось действительно соединиться со своей возлюбленной – и на своем опыте понять, к какой трагедии это может привести.

Любовь Дмитриевна была человеком душевно здоровым, трезвым и уравновешенным. Она навсегда осталась чужда всякой мистике и отвлеченным рассуждениям. По своему складу характера она была абсолютной противоположностью мятущемуся, в высшей степени тонко чувствующему Блоку. Она как могла сопротивлялась, когда Блок пытался привить ей свои понятия о «несказанном», повторяя: «Пожалуйста, без мистики!» Блок оказался в досадном положении: та, кого он сделал героиней и главным божеством своей религии и мифологии, отказывалась от предназначенной ей роли. Любовь Дмитриевна, уставшая от неустанного, утомлявшего ее экзальтированного поклонения, даже хотела порвать с ним всяческие отношения. Не порвала. Он хотел покончить с собой. Не покончил. Она постепенно вновь становится суровой, надменной и недоступной. Блок сходил с ума. Были долгие прогулки по ночному Петербургу, сменявшиеся периодами равнодушия и ссор. Так продолжалось до ноября 1902 года.

В ночь с 7 на 8 ноября курсистки устраивали в зале Дворянского собрания благотворительный бал. Любовь Дмитриевна пришла с двумя подругами, в парижском голубом платье. Как только Блок появился в зале, он не раздумывая направился к тому месту, где она сидела, – хотя она была на втором этаже и ее не было видно из зала. Они оба поняли, что это – судьба. После бала он сделал ей предложение. И она приняла его.

Свою помолвку они долго скрывали. Лишь в самом конце декабря Блок рассказал обо всем матери. 2 января он сделал официальное предложение семье Менделеевых. Дмитрий Иванович был очень доволен тем, что его дочь решила связать свою судьбу с внуком Бекетова. Со свадьбой, однако, решили повременить.

К этому времени Блок уже стал приобретать известность как талантливый поэт. Руку к этому приложил его троюродный брат, сын Михаила Соловьева Сергей. Александра Андреевна присылала в письмах к Соловьевым стихи сына – и Сергей распространял их среди своих друзей, членов кружка «аргонавтов». Особенное впечатление стихи Блока произвели на старинного друга Сергея Бориса Бугаева, сына известного профессора-математика, который прославился под псевдонимом Андрей Белый. 3 января Блок, узнав от Соловьевых, что Белый собирается написать ему, отправляет свое письмо – в тот же день, что и сам Белый. Разумеется, оба восприняли это как «знак». Переписка бурно развивается, и скоро все трое – Белый, Блок и Сергей Соловьев – называют друг друга братьями и клянутся в вечной верности друг другу и идеям Владимира Соловьева.

Андрей Белый и Сергей Соловьев.


16 января произошла трагедия: скончался от воспаления легких Михаил Соловьев. Едва он в последний раз закрыл глаза, его жена вышла в соседнюю комнату и застрелилась.

Для Блока, который был очень близок с Соловьевыми, это стало важнейшей вехой: «Я потерял Соловьевых и приобрел Бугаева».

11 марта выходит подборка стихов Блока в журнале «Новый путь» – всего три стихотворения, но их заметили. Потом появилась публикация в «Литературно-художественном сборнике», а в апреле в альманахе «Северные цветы» – цикл под заглавием «Стихи о Прекрасной Даме».

Многие из окружения Менделеева негодовали, что дочь такого великого ученого собирается выходить замуж за «декадента». Сам Дмитрий Иванович стихи своего будущего зятя не понимал, но уважал его: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать». Возникли разногласия и между Любой и Александрой Андреевной – виной этому были нервозность матери Блока и ее ревность к невесте сына. Но тем не менее 25 мая Блок и Любовь Дмитриевна обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба. Шафером невесты был Сергей Соловьев. Любовь Дмитриевна была в белоснежном батистовом платье с длинным шлейфом. Вечером молодые уехали в Петербург. 10 января 1904 года они по приглашению Белого приезжают в Москву.

Андрей Белый в молодости.


Они пробыли там две недели, но оставили о себе прочную память. В первый же день Блоки навещают Белого. Тот, впервые воочию увидевший своего названого брата, разочарован: по прочтении стихов Блока он ожидал увидеть болезненного, невысокого инока с горящими глазами. А перед ним появился высокий, немного застенчивый, модно одетый светский красавец, с тонкой талией, здоровым цветом лица и золотыми кудрями, сопровождаемый нарядной, немного чопорной пышноволосой молодой дамой в меховой шапочке и с огромной муфтой. Тем не менее уже к концу визита Белый был очарован и Блоком, и его женой – она покорила его своей земной красотой, золотыми косами, женственностью, непосредственностью и звонким смехом. За две недели Блоки обворожили все поэтическое общество Москвы. Блока все признали за великого поэта, а Любовь Дмитриевна своей красотой, скромностью, простотой и изяществом всех очаровала. Белый дарил ей розы, Соловьев – лилии. Символистское сознание «аргонавтов» безоговорочно увидело в Блоке своего пророка, а в его жене – воплощение той самой Вечной Женственности. Их свадьба была воспринята как священная мистерия, предвещавшая обещанное Владимиром Соловьевым мировое очищение.

Порой эта суета переходила все границы меры и такта. Блоки очень быстро устали от постоянных назойливых вторжений в их личную жизнь и почти бежали в Петербург.

Александр и Любовь Блоки.


Идеальный на первый взгляд союз поэта и музы был тем не менее далеко не таким счастливым. С ранней юности в сознании Блока образовался разрыв между любовью плотской, телесной, и духовной, неземной. Победить его он не смог до конца жизни. После женитьбы Блок сразу же стал объяснять своей молодой жене, что им не надо физической близости, которая лишь помешает их духовному родству. Он считал, что плотские отношения не могут быть длительными и что, если это произойдет, они в конце концов неизбежно расстанутся. Осенью 1904 года они тем не менее стали по-настоящему мужем и женой – но их физические отношения носили эпизодический характер и к весне 1906 года прекратились вовсе.

Любовь Дмитриевна Блок.


А весной 1904 года в Шахматове к гостившим там Блокам приехали Сергей Соловьев и Андрей Белый. Они постоянно ведут с Блоком философские беседы, а Любовь Дмитриевну просто преследуют своим экзальтированным поклонением. Каждому ее действию приписывалось огромное значение, все ее слова истолковывались, наряды, жесты, прическа обсуждались в свете высоких философских категорий. Сначала Любовь Дмитриевна охотно принимала эту игру, но затем это стало тяготить и ее, и окружающих. Блок тоже едва терпел. Отношения с Соловьевым он практически закончит через год. С Белым его свяжут на долгие годы совсем другие отношения.

В 1905 году поклонение Любови Дмитриевне как неземному существу, воплощению Прекрасной Дамы и Вечной Женственности сменилось у Андрея Белого, вообще склонного к аффектам и экзальтации, сильной любовной страстью – единственной его настоящей любовью. Отношения между ним и Блоками запутались неимоверно, в неразберихе были повинны все – и Блок, постоянно уходивший от объяснения, и Любовь Дмитриевна, не умевшая принимать твердых решений, и больше всех сам Белый, за три года доведший себя до патологического состояния и заразивший своей истерикой остальных.

Летом 1905 года Сергей Соловьев со скандалом – он поссорился с Александрой Андреевной – уехал из Шахматова. Блок взял сторону матери, Белый – Сергея. Он тоже уехал, но перед отъездом успел запиской объясниться Любови Дмитриевне в любви. Та рассказала обо всем свекрови и мужу. Осенью Блок и Белый обмениваются многозначительными письмами, обвиняя друг друга в изменах идеалам дружбы и тут же каясь в грехах. Любовь Дмитриевна пишет Белому, что остается с Блоком. Белый отвечает ей, что он порывает с ней, потому что понял, что в его любви не было «ни религии, ни мистики». Однако успокоиться он не может и 1 декабря приезжает в Петербург. В ресторане Палкина происходит встреча Блоков и Белого, закончившаяся очередным примирением. Вскоре Белый уезжает обратно в Москву, но возвращается оттуда злой: Блок опубликовал пьесу «Балаганчик», в которой осмеял и московских «аргонавтов», и сложившийся любовный треугольник, и самого себя. Новые письма, новые объяснения и ссоры… Особое негодование у Белого вызвала фигура Коломбины – в образе глупой картонной куклы Блок осмелился изобразить его Прекрасную Даму, Любовь Дмитриевну…

Сама Любовь Дмитриевна в то время чувствовала себя ненужной мужу, «брошенной на произвол каждого, кто стал бы за ней упорно ухаживать», как она сама писала. И тут вновь появляется Белый, который все настойчивее зовет ее бросить Блока и жить с ним. Она долго колебалась – и наконец согласилась. Даже поехала как-то к нему, но – Белый допустил какую-то неловкость, и она тут же оделась и исчезла. Белый говорит с Блоком – и тот отстраняется, предоставив решение жене. Она снова рвет с Белым, снова мирится, опять рвет… Белый пишет Блоку письма, в которых умоляет его отпустить Любовь Дмитриевну к нему, Блок писем даже не вскрывает. В августе 1906-го Блоки приезжают к Белому в Москву – в ресторане «Прага» происходит тяжелый разговор, закончившийся сердитым бегством Белого. Он все еще думает, что любим и что только обстоятельства и приличия стоят на его пути. Друг Белого, поэт и критик Эллис (Лев Кобылинский), подбил его вызвать Блока на дуэль – Любовь Дмитриевна пресекла вызов на корню. Когда Блоки из Шахматова переезжают в Петербург, Белый следует за ними. После нескольких тяжелых встреч все трое решают, что в течение года им не следует встречаться, чтобы потом попытаться выстроить новые отношения. В тот же день Белый уезжает в Москву, а затем – в Мюнхен.

Андрей Белый.


Во время его отсутствия друзья Белого по его просьбе уговаривают Любовь Дмитриевну ответить на его чувства. Она же полностью избавилась от этого увлечения. Осенью 1907 года они несколько раз встречаются – и в ноябре расстаются окончательно. В следующий раз они встретятся лишь в августе 1916 года, а затем – на похоронах Блока.

Наталья Волохова.


В ноябре 1907 года Блок влюбился в Наталью Волохову – актрису труппы Веры Комиссаржевской, эффектную сухощавую брюнетку. Она играла Коломбину в блоковской пьесе «Балаганчик», и познакомились они на вечеринке после премьеры. Наталья попросила Блока написать для нее что-нибудь, что она могла бы читать со сцены… Ей было 28 (Блоку – 26). Блок посвятит ей циклы «Снежная маска» и «Фаина». Роман бурный, речь даже заходила о разводе Блока и браке с Волоховой. Любовь Дмитриевна переживала все это тяжело: еще не зажили раны после унизительного для нее расставания с Белым, как Блок приводит в их дом свою новую возлюбленную. Однажды Любовь Дмитриевна пришла к Волоховой и предложила взять на себя все заботы о Блоке и его дальнейшей судьбе. Та отказалась, таким образом признав свое временное место в жизни Блока. Любовь Дмитриевна даже подружится с нею – дружба эта пережила и роман, который длился всего год, и даже самого Блока.

Теперь Любовь Дмитриевна пытается самоутвердиться в жизни. Она мечтает о карьере трагической актрисы, чем раздражает Блока, не видевшего в ней никакого таланта. Найдя для себя новое дело – театр, она одновременно нашла и свое новое положение в мире. Постепенно она стала на тот путь вседозволенности и самоутверждения, которым так похвалялись в декадентско-интеллигентской среде и которым во многом следовал Блок. Он находил выход своим плотским желаниям в случайных связях – по его собственным подсчетам, у него было более 300 женщин, многие из которых – дешевые проститутки. Любовь Дмитриевна же уходит в «дрейфы» – пустые, ни к чему не обязывающие романы и случайные связи. Она сходится с Георгием Ивановичем Чулковым – другом и собутыльником Блока. Типичный декадентский болтун, он тем не менее легко добивается того, чего тщетно домогался Белый, – за что Белый смертельно его возненавидел. Сама Любовь Дмитриевна характеризует этот роман как «необременительную любовную игру». Блок относился к этому иронически и с женой в объяснения не вступал.

20 января 1907 года скончался Дмитрий Иванович Менделеев. Любовь Дмитриевна была сильно подавлена этим, и ее роман плавно сошел на нет. В конце весны она – одна – уезжает в Шахматово, откуда шлет Блоку нежные письма – словно ничего и не произошло. Тот отвечает ей не менее нежно.

Александр Блок.


Зимой Любовь Дмитриевна поступает в труппу Мейерхольда, которую тот набирает для гастролей на Кавказе. Выступала она под псевдонимом Басаргина. Таланта актрисы в ней не было, но она очень много работала над собой. Пока она была на гастролях, Блок расстался с Волоховой. А у Любови Дмитриевны завязывается новый роман – в Могилеве она сходится с начинающим актером Дагобертом (Константином Давидовским), на год моложе ее. Об этом увлечении она немедленно сообщает Блоку. Они вообще постоянно переписываются, высказывая друг другу все, что у них на душе. Но тут Блок замечает в ее письмах какие-то недомолвки… Все разъясняется в августе, по ее возвращении: она ждала ребенка. Любовь Дмитриевна, ужасно боявшаяся материнства, хотела избавиться от ребенка, но слишком поздно спохватилась. С Дагобертом она к тому времени давно рассталась, и Блоки решают, что для всех это будет их общий ребенок.

Сына, родившегося в начале февраля 1909 года, назвали в честь Менделеева Дмитрием. Он прожил всего восемь дней. Блок переживает его смерть гораздо сильнее своей жены… После его похорон он напишет знаменитое стихотворение «На смерть младенца».

Оба были опустошены и раздавлены. Чтобы хоть как-то успокоиться, примириться, Блоки решают поехать в Италию. На следующий год снова путешествуют по Европе. Любовь Дмитриевна пытается вновь наладить семейную жизнь – но хватило ее ненадолго. Она постоянно ссорится с матерью Блока – сцены проходят так бурно и часто, что Блок даже подумывает съехать от них обеих в отдельную квартиру. Весной 1912 года образуется новое театральное предприятие – «Товарищество актеров, художников, писателей и музыкантов». Любовь Дмитриевна была одним из инициаторов и спонсоров этого предприятия. Труппа поселилась в финских Териоках. У нее снова роман – со студентом-юристом, на 9 лет моложе ее. Она уезжает за ним в Житомир, возвращается, снова уезжает, просит Блока отпустить ее, предлагает жить втроем, умоляет помочь ей… Блок тоскует без нее, она скучает вдали от него, но остается в Житомире – роман идет тяжело, ее возлюбленный пьет и устраивает ей сцены. В июне 1913 года Блоки, договорившись, вместе едут во Францию. Она постоянно просит его о разводе. А он понимает, что любит ее и нуждается в ней, как никогда… В Россию они возвращаются порознь.

Любовь Александровна Андреева-Дельмас.


В январе 1914-го Блок влюбляется в оперную певицу Любовь Александровну Андрееву-Дельмас, увидев ее в роли Кармен, – он посвятит ей цикл стихов «Кармен». В любви к ней он наконец смог соединить земную и духовную любовь. Именно поэтому Любовь Дмитриевна восприняла этот роман мужа спокойно и не ходила объясняться, как в случае с Волоховой. Страсть прошла быстро, связь тянулась еще несколько месяцев, но дружеские отношения Блока и Дельмас продолжались почти до самой смерти Блока.

Любовь Дмитриевну никак нельзя назвать женщиной заурядной. В ней чувствовался человек нелегкого, крайне замкнутого характера, но, бесспорно, очень сильной воли и очень высокого представления о себе, с широким кругом духовных и интеллектуальных запросов. Иначе почему Блок, при всей сложности их отношений, неизменно обращался к ней в самые трудные минуты своей жизни?

Блок всю жизнь расплачивался за сломанную им семью – сознанием вины, терзаниями совести, отчаянием. Он не переставал любить ее, что бы с ними ни происходило. Она – «святое место души». А с нею все было гораздо проще. Она не испытывала серьезных душевных мук, смотрела на вещи трезво и эгоистично.

Целиком уйдя в свою личную жизнь, она в то же время постоянно взывала к жалости и милосердию Блока, утверждая, что, если он оставит ее, она погибнет. Она знала его благородство и верила в него. И он принял на себя эту тяжелую миссию.

Начавшаяся война и последовавший за ней революционный разброд нашли свое отражение в творчестве Блока, но мало повлияли на его семейную жизнь. Любовь Дмитриевна по-прежнему пропадает на гастролях, он тоскует без нее, пишет ей письма. Во время войны она стала сестрой милосердия, потом возвращается в Петроград, где изо всех сил налаживает разваленный войной и революцией быт – достает продукты, дрова, организует вечера Блока, сама выступает в кабаре «Бродячая собака» с чтением его поэмы «Двенадцать». В 1920 году она поступает на работу в театр Народной комедии, где у нее вскоре завязывается роман с актером Жоржем Дельвари, он же – клоун Анюта. Ей «страшно хочется жить», она все время проводит в обществе своих новых друзей. А Блок окончательно понимает – в его жизни были и будут «только две женщины – Люба и все остальные». Он уже тяжело болен – врачи не могут сказать, что это за болезнь. Постоянно высокая температура, которую нельзя было ничем сбить, слабость, сильные боли в мышцах, бессонница… Ему советовали уехать за границу, а он отказывался. Наконец согласился уехать, но тянули с разрешением на выезд. Ленин категорически был против его отъезда. Ни просьбы Луначарского, ни просьбы Горького не действовали на него. Несколько месяцев обсуждался этот вопрос в Кремле. Он умер в тот день, когда прибыл заграничный паспорт, – 7 августа 1921 года. Газеты не выходили, и о его смерти было сообщено лишь в рукописном объявлении на дверях Дома писателей. Хоронил его весь Петербург.

В пустой комнате Любовь Дмитриевна и Александра Андреевна вместе плакали над его гробом.

Они, постоянно ссорившиеся при жизни Блока, после его смерти будут жить вместе – в одной комнате уплотненной, ставшей коммунальной, квартиры. Жизнь будет тяжелая: Блока вскоре почти перестанут издавать и денег почти не будет. Любовь Дмитриевна отойдет от театра и увлечется классическим балетом. Александра Андреевна проживет еще два года.

Агриппина Ваганова.


После ее смерти Любовь Дмитриевна устроится с помощью своей подруги Агриппины Вагановой на работу в Хореографическое училище при Театре оперы и балета им. Кирова – бывшем Мариинском, где будет преподавать историю балета. Теперь училище носит имя Вагановой. Любовь Дмитриевна станет признанным специалистом в теории классического балета, напишет книгу «Классический танец. История и современность» – она будет издана через 60 лет после ее смерти.

Любовь Дмитриевна Блок.


Личной жизни после смерти Блока она практически не ведет, решив стать вдовой поэта, которому так и не смогла стать женой. О своей жизни с ним она тоже напишет – назовет книгу «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Умерла она в 1939 году – еще нестарая женщина, в которой почти невозможно уже было увидеть Прекрасную Даму русской поэзии…

Конечно же, не все военнослужащие «Корпуса Фельми» состояли из экзотических добровольцев. Но их присутствие на фронте (особенно негров) производило ошеломляющее впечатление как на русских, так и на самих немцев. Все офицеры и унтер-офицеры корпуса были немцами, причем высокообразованными. Они являлись выпускниками факультета востоковедения Берлинского университета, знали экзотические для Европы языки. Например, один барон в совершенстве владел... калмыцким! Его калмыцкие проводники вывели разведгруппу на точку в 25 километрах от Астрахани, и диверсантам пусть и на короткое время, но удалось перерезать железную дорогу «Кизляр-Астрахань». Кстати, это была самая крайняя точка во всем продвижении немецкого рейха на Восток.

Сам Фельми хоть и был генералом авиации, но отлично знал Ближний Восток. Курирующий его посланец самого Риббентропа, генерал Гробба, занимавший должность «оперуполномоченного по арабским странам», раньше был послом Германии в Багдаде и Эр-Рияде. При корпусе обретались и лидер сирийских националистов Рашид Аль-Гайляни, и непримиримый, смертельный враг Британии майор Фаузи Кауджи.
Именно усилиями Риббентропа, Фельми, Гробба, Нидермайера, Кауджи и муфтия Эмина-аль-Хуссейна и была создана необычная воинская часть, на которую в Берлине возлагали особые надежды.

К моменту появления в Ростове корпус насчитывал шесть тысяч солдат. Из них три тысячи арабов и негров Магриба, индусов, палестинцев, сирийцев, ливийцев, иранцев, ассирийцев, халдеев. Плюс 25 новейших танков T-IV, 25 самолетов, минометные батареи, дивизион тяжелой артиллерии, тяжелый зенитный дивизион, кавалерия и разведка (в которую входили калмыки), роты связи, саперов, минеров, службы обеспечения и обоз, в том числе агитационная машина с походной типографией. В обозе везли запас вооружения для целой дивизии добровольцев. Считалось, что как только корпус попадет на территории проживания мусульманских народов, то начнет обрастать людьми.

После взятия гитлеровцами Баку «Корпус Фельми» должен был послужить основой для развертывания «Освободительной армии Ближнего Востока» (три палестинские дивизии, две аравийские, одна иракская). Примечательно, что корпус взаимодействовал с двумя казачьими полками вермахта, фон Юнгшульца и Платовского (терцы и донцы - 1530 человек), сформированных в Новочеркасске и в Ставрополе.

Сначала гитлеровцы планировали воспользоваться антирусским восстанием в Чечне (это восстание планировалось начать с высадки немецкого парашютного десанта южнее Урус-Мартана, операция под названием «Операция Шамиль»). Оттуда прорваться в нефтеносный Азербайджан, а после в Иран, где немцев с нетерпением ждали персы, курды, мазендаранцы, пуштуны и белуджи, страстно мечтавшие освободиться от опеки английских колонизаторов.

Иран просто кишел немецкими эмиссарами и «учеными-этнографами» в штатском. Свирепые пуштунские вожди приносили в честь дорогих немецких гостей человеческие жертвы, отрезая головы пленным из конкурирующих племен и танцуя с этими головами в руках...

Немцы были настолько предусмотрительны и расторопны, что весной 1942 года в Иране тайно построили аэродром для высадки своих войск!
В этой стране уже находились небольшие элитные подразделения гитлеровцев, а отдельные племена получили ящики с оружием от немецких «искусствоведов» и «археологов».

Появление танков Клейста в Баку автоматически означало бы массовую антибританскую и антисоветскую «исламскую революцию» - наподобие той, что в 80-е годы смела режим шаха Реза-Пехлеви. А дальше - беспрепятственный победный марш немецких танкистов по пыльным иранским дорогам в сторону Белуджистана (ныне Пакистана), который в то время считался частью так называемой «Британской Индии».

С захватом гитлеровцами Ирана начисто перекрывался главный путь снабжения СССР по ленд-лизу, и СССР остался бы без хлеба и мяса, без горючего, наполовину - без патронов и взрывчатых веществ, на четверть - без танков и на три четверти - без автомобилей.

Еще одна примечательная деталь. На территории Турции могли бы появиться германские дивизии, что означало бы катастрофические последствия для всей Кавказской группировки Красной армии и для запертого в ловушке Черноморского флота. Через территорию Турции немецкие мобильные силы могли бы попасть в Иран даже раньше, чем группировка Клейста, нацеленная на Баку.

При таком раскладе Роммелю, без всякого сомнения, удалось бы ворваться в Палестину, прямо в объятия палестинских арабов, люто ненавидевших израильтян - тогда еще просто еврейских поселенцев. Лидером арабов был Верховный муфтий Палестины и Иерусалима Хадж Эмин аль-Хуссейни, горячий поклонник Адольфа Гитлера. Интересно, что после поражения Германии под Сталинградом он сбежал в рейх, где занялся формированием отрядов СС из мусульман. Племянником этого ярого гитлеровца являлся не кто иной, как будущий лауреат Нобелевской премии мира Ясир Арафат, лидер арабских радикалов!

28 ноября 1941 года состоялась теплая встреча Великого муфтия с Гитлером, в ходе которой тот попросил фюрера стать «покровителем народов Востока». Гитлер согласился, причем с энтузиазмом («Исламский проект третьего рейха», В. Мальцев). С этого момента нацисты из кожи вон лезли, заигрывая с исламским миром. Для начала объявили «истинными арийцами» всех персов-иранцев и даже поспособствовали переименованию страны из «Персии» в «Иран» (от слова «Айран», «страна ариев» на языке фарси). Теперь на персов-иранцев не распространялись гитлеровские «расовые законы», и они могли вступать в браки с немецкими женщинами. Вслед за иранцами-шиитами в «арийцы» записали и арабов-суннитов.

Среди арабов нацисты насаждали веру в Гитлера, распространяя через мечети брошюры о том, что тот якобы родился с зеленой полосой на поясе и что тайно принял ислам под именем Гейдар... Крымско-татарские националисты в связи с этим называли фюрера «посланцем самого Аллаха», достопочтенным господином Гитлером-Эффенди («Да продлит Всевышний его дни!»). Клялись ему в верности на Коране... Словом, ближневосточные мусульмане, как сунниты, так и шииты, готовы были с энтузиазмом поддержать «Восточный поход» немцев, который стартовал у нас в Ростове. Что же касается «Корпуса Фельми», «нарисовавшегося» в донской столице в начале осени 1942-го, то он был только малой составной частью ближневосточного «Исламского проекта» и похода на Индию.

24 июля 1942 года командующий группой «Рауф» генерал-полковник Рауф пригласил японского военного атташе подняться на пролет взорванного моста через Дон в Ростове-на-Дону и, указав в сторону Батайска, торжественно воскликнул: «Ворота на Кавказ открыты!» И тут же присовокупил: « Близится час, когда доблестные германские войска и войска вашего императора встретятся в Индии!»

В городе Басра, на берегу Персидского залива, была запланирована еще одна встреча африканской армии Роммеля с танкистами Клейста, прошедшим и через Ростов-Грозный-Баку-Тегеран. Танки, выкрашенные в желтый цвет пустыни, встретились бы с танками цвета «фельдграу» (серо-голубой).


Что касается Индии, то в ней действовало мощное пронацистское подполье кровожадного националиста Джинны, ненавидевшего англичан. Партия Индийского национального конгресса в августе 1942-го уже развернула всеиндийскую кампанию гражданского неповиновения. Джинна готовил восстание, после которого в стране не осталось бы ни одного европейца, кроме новоприбывших немецких танкистов. Увешанные гирляндами из лотосов, они бы проехали по Дели на своих потрепанных во время «Великого Азиатского марша» танках Т-З и Т-4.

Эти танки были бы, наверное, по индусскому обычаю размалеваны краской и осыпаны цветами. Можно представить: танки ползут сквозь ликующие толпы людей, размахивающих флажками, украшенными древним индийским символом плодородия - свастикой! Так все эти безобидные вроде бы вегетарианцы с их медитациями, мантрами и камасутрами стали бы в итоге пособниками гитлеровских людоедов...

И начинался этот проект именно с Ростова! Дон был первым привалом на пути в Индию. Потом - Терек, Каспий, Тигр, Евфрат, Ганг. Вот почему немцы придавали столь огромное значение взятию Ростова. Вот почему был снят пропагандистский фильм об этом. Вот почему немцы тем летом 1942-го были столь возбуждены и так торопились вперед!

Эти планы были вполне реальны - и индийский, и исламский. Не реализованы только потому, что гитлеровцы были разгромлены под Сталинградом. И еще потому, что СССР и Великобритания заблаговременно ввели свои войска в Иран, тем самым выбив почву из-под ног у германской агентуры.

«Корпус Ф», суперэлитную часть, которую приберегали для Индии и Персии, был брошен на затыкание дыры в советско-германском фронте. Он был перемолот в боях местного значения, среди мерзлых песчаных бугров под забытым богом Ачикулаком в кизлярской степи. Ему противостояли местные чабаны и колхозники, наскоро мобилизованные и сведенные в 4-й Кубанский казачий кавалерийский корпус, восседавшие в основном на мохнатых беспородных конях-«чубурханах». Он проявил себя настолько блестяще, что стал гвардейским.

На горе гитлеровцам, к 4-му кавалерийскому корпусу подключился и 5-й гвардейский кавалерийский казачий корпус генерала А.Г. Селиванова. Тут уж фашистам совсем туго пришлось!

«Корпус Ф» начал пятиться назад. Гитлеровцам так и не пригодилось блестящее знание восточных языков. Несмотря на новейшее вооружение и снаряжение фашистов, кавалеристы Селиванова и Кириченко вытолкали их к Буденновску и даже взяли в плен около сотни палестинских арабов, для которых долго не могли найти переводчиков.

Остатки «Корпуса Ф» были переброшены на самолетах в Северную Африку, где в 194З-м капитулировали перед американцами и англичанами в Тунисе, попав в огромный котел вместе с 300 тысячами немцев и итальянцев. А начиналось все с нашего Ростова-на-Дону...

Текст - Василий ВАРЕНИК.

Война себе шла, и городок и село были оккупированы немцами, а люди себе жили как жили. Однажды бабушка собралась с детьми в гости. Пришли они, погостили один день, и почему-то бабушка засобиралась обратно. Ее уговаривали побыть еще, но она почему-то беспокоилась и говорила, что переживает чего-то, как бы не было какой беды дома. Вот они утром рано поднялись и пошли себе. Прошли половину дороги, никто им не встретился. И тут от села начал подниматься высокий столб дыма. Бабушка добралась до дома благополучно, и дома все было в порядке, а село в тот же день уничтожили полностью немецкие каратели. Якобы за связь с партизанами. Кто-то там вроде как хлеб партизанам пек. Сровняли с землей, как Хатынь. Людей частью зарыли живыми, частью сожгли в сараях. Но многим удалось убежать. И поэтому село возродилось.

Здесь нужно добавить: бабушка моя не была верующей, по крайней мере я ее молящейся ни разу не видела, а дедушка был. Посты соблюдал, жил по календарю старого стиля. Покупал календарь отрывной и на каждой странице красным карандашом переписывал цифры и ставил праздники. Псалтырь читал.

Вот такая история.


«Я увидела, как Днепр был красным от крови».

Людмила Нарикаева:

Вера Губанова.


– Мою бабушку (мамину маму) Губанову Веру война застала на Украине. В Александрии. Ей тогда было 14 лет, старшей сестре – 16 и меньшей – 13. Эвакуироваться они никуда не собирались. Прошел слух, что немцы мирное население не трогают. Кем был ее отец, она до последнего так и не узнала. Тогда даже в семье нельзя был говорить о работе. Папа по несколько месяцев отсутствовал дома, что наводило на мысли о работе за границей.
Украину очень быстро захватывали немцы… Что ни день, то новое село или город. Когда были на подступах к Александрии, к ним в дом пришли люди в военной форме и прабабушке приказали собрать документы и еду на три дня. Женщина начала причитать, что-де не поедут они никуда, никто их не тронет… Офицер достал пистолет и еще раз процедил: «Документы и еду на три дня – или пристрелю на месте». Так в сопровождении они добрались до Днепра. «Там, – говорит бабушка, – я впервые увидела своего отца в форме полковника». Он нам помог сесть на баржу.

При переправе начался налет немецких самолетов. На бреющем полете расстреливали людей на барже. Паника. Вопли. «Тогда, – говорит бабушка, – я увидела, как Днепр был красным от крови». В панике потеряли меньшую сестру. Прабабушке дали полчаса на берегу поискать ее. Она, бедная, бегала, переворачивала трупы, ища потерянную дочь. Не нашла. Нашлась она намного позже. В азовском детдоме.

Через три дня их под конвоем привезли в Орхевский военный городок, где и сдали под расписку. Отец их погиб в 44-м в Польше.

Уже в Тбилиси бабушка оканчивает медицинские курсы, и ее отправили в Туркмению. В кишлак, где все местное население называет ее «гиджиджик доктор» («маленький доктор»). Год в Туркмении и опять в Тбилиси. В госпиталь (сейчас это школа рядом с гостиницей «Метехи»), где работает старшей операционной сестрой. Когда шли бои за Северный Кавказ, эшелоны с ранеными шли без передышки. По 4–5 суток не выходила с операционных.

В военном городке, куда их привезли, стояла крупная база на все Закавказье. Получатели с горючим шли с Орхеви прямо на фронт. Вся база была окружена замаскированными зенитками. Как-то ночью, – говорит, – поднялась воздушная тревога. Немецкий самолет с Северного Кавказа прорвался. С базы его отбили зенитками. Он полетел на 31-й авиазавод, где и бросил одну бомбу в общежитие завода. Это был единственный подобный случай.

Сразу после войны здесь было много пленных немцев, которые работали на строительстве. Время голодное было. После работы бабушка и ее сестра с матерью ходили поливать кукурузу за 10–15 км пешком. Участок им выдали около Куры. За счет кукурузной муки они и спасались, варив гоми (мамалыгу) или пекли мчади. После рабочего дня немецкие пленные ходили по поселку и пытались выменять ложку, вилку на кусок лепешки или хлеба. Чаще люди отказывали и прогоняли. Такой немец зашел и к бабушке в дом. Протягивает серебряную вилку и в обмен просит хлеб. Бабушка ему говорит: не дам, мол; ты, может, моего папу убил. Он на ломаном русском, бурно жестикулируя, начал объяснять, что он и повоевать не успел. Сразу на передовой сдался в плен, а не пойти нельзя было на войну: трибунал и расстрел. Бабушка пожалела его, вилку не взяла: мол, в другом доме выменяешь на хлеб – и так отдала лепешку.

Моя бабушка в таком военном городке жила, где все эвакуированные были. В основном их родня, кто остался на родине, попали под расстрел. Люди обозленные были. У моей бабушки остались на родине тети и дяди с детьми. Всех расстреляли. Последняя, – говорит, – двоюродная сестра спряталась в собачьей будке. И оттуда достали ее. Соседи после им писали, рассказывали… Возвращаться было некуда и не к кому. Так и остались здесь, в Грузии.

Со мной в прошлом году случай был. Я увидела за неделю до 9 мая деда во сне. Я не помню его вживую. Маленькая была. Знала, что на «катюшах» служил на Втором белорусском фронте. А тут во сне как будто наколка у него на руке была. На самом деле их не было, конечно. И по наколке читаю: «Четвертая мотострелковая бригада». Я спрашиваю у мамы номер бригады. Она не знает. На 9 мая зашла на официальный сайт архивов военных лет. Нашла боевой путь деда, его награды. И что самое удивительное, там было написано: «Четвертая мотострелковая бригада».


«Когда 19-летний отец вернулся в свою часть, весь чуб на его голове был седой»

Лиза Ломидзе:

Тенгиз Ломидзе.


– Мой папа Ломидзе Тенгиз Иванович. Папа говорил, что фильмы вранье. Все было гораздо страшнее и грязнее. И тоже до Берлина дошел. А историй есть куча.
Папа был летчиком. Были такие американские бомбардировщики «Бостон-2». В одном бою погиб весь экипаж. Самолет горел, ему пришлось перелезать через убитых товарищей и прыгать с парашютом. Он-то прыгнул и спасся. Но когда пришел в свою часть, весь чуб на голове был седой. Ему было 19 лет. И еще его ранили в ногу во время прыжка. Младше, чем мой сын сейчас.

После ранения он возвращался в свою часть. Эшелон задержали, и пока стояли, попутчица пригласила их к себе домой. Отец ее был священник. Папа был некрещеный. Этот священник сказал, что обязан прочесть молитвы, чтобы их оберечь. В результате они отстали от эшелона и опоздали в часть. А те, кто полетели вместо них, погибли.

Его еще раз ранили при взятии Новороссийска. Но после ранения он вернулся в часть и второй раз за участие получил орден «За отвагу». Но судьба его хранила. Он был единственный сын и вернулся с фронта. С орденами и медалями.

Много еще чего есть и веселого тоже. Молодость брала свое.

Удивительно, когда читаю его письма, война глазами мальчика фактически. Он как будто говорит оттуда со мной. Одно письмо заканчивается так: «Раздалась команда: “По машинам”. Вернусь или нет, не знаю…» А в одном пишет, что жаль, что не сбил столько, сколько хотел. Война закончилась. Мальчишка.

Отец ездил в составе делегации из Грузии, которая привезла останки для захоронения в парке Победы из Керчи. Там полегла целая грузинская дивизия. Он был кинооператором в мирной жизни. Папа ездил в Керчь, оттуда привезли прах погибших. Там весь полуостров пропитан кровью. Фотографии костей видела, когда папа приехал оттуда. Если вы знаете фильм про «Мзиури», ансамбль, их путешествие на теплоходе, там есть эпизод, где они возлагают цветы к памятнику Неизвестного солдата. Не просто так там этот эпизод именно в Крыму. Снимал это все. И никогда не ходил на парад. Он ходил к своему однополчанину Абазадзе, тот был их командиром. И они просто вместе поминали и вспоминали. А когда он умер, папа плакал.


«Дед придумал класть одежду в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей»

Ната Шубладзе:

– Мой дедушка ушел на фронт сразу после окончания мединститута. Попал в плен, был в лагере, бежал оттуда, попал в брянские леса к партизанам и до конца войны был там. Он был врачом отряда. У них не было ни одного случая брюшного тифа, потому что он придумал очень изящный способ очищать одежду от вшей-переносчиков. Одежду клали в большие лесные муравейники, и муравьи сжирали всех вшей.

Когда партизаны планировали диверсию, его всегда брали с собой переодетого в форму немецкого лейтенанта, так как он прекрасно владел немецким. Так, однажды они подорвали склад боеприпасов, просто завезли туда взрывчатку и сгрузили, он изображал немецкого офицера. Так и воевал там, что его наградили орденом.


«Папа рассказывать не любил, отмахивался: убивали, умирали – ничего интересного».


Ирина Николаишвили:

Мама Ирины Николаишвили.


– Папа убежал на фронт, когда ему было 17 лет. Воевал, 2-й Белорусский, разведрота, брал «языка», но рассказывать не любил, всё время отмахивался: ничего интересного, убивали, умирали – ничего интересного. Низкий им всем поклон за мирное небо! Папа [на фото] внизу, справа, фото сделано в Германии, 1945 год. Разведчики.
Хочу еще написать про маму. Ей было в 1941-м всего 14 лет, когда началась война, и она, чтобы пойти работать на фронт, прибавила себе 2 года. Работала на фабрике «Исани», тогда шили обувь для бойцов. Тогда немцы 3 раза бросали фугасные бомбы на Тбилиси. А так как 31-й завод был военным объектом, бросали именно туда. Было военное положение, и на фабрике назначили дежурство на крыше, чтоб тушить фугаски, мама была в том числе. И по какой-то причине в тот момент ее не было, когда немцы сбросили фугаску. Маме грозил трибунал, спас ее директор фабрики. Проработала мама на этой фабрике 44 года, за одним станком. Получала медали.

«Картошку сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли “тошнотиками”»

Ольга Некрасова:

– Моя бабушка была беременна моей мамой, когда началась война. У нее уже была на руках дочка двух лет. Дедушка узнал, что будет снова отцом, из ее писем. Обрадовался и очень просил оставить вторую девочку, боялся, что бабушка, испугавшись войны, сделает аборт. Бабушка была верующей, и моя мама родилась в марте 1942-го, иначе не было бы нас с братом.

Дедушку убили немцы в ноябре 1941-го. Он был связистом, часть стояла под Ленинградом. Налаживая связь, будучи смертельно раненным, он сцепил провода зубами, чтобы можно было связаться с командным пунктом. Дед так и не узнал, кто у него родился. Случившееся его товарищ описал в письме к моей бабушке.

Бабушке трудно было с двумя малышами, ей самой на момент начала войны было всего 26 лет. Жили в деревне, работать бабушка ездила в город. От деревни до ближайшей станции железной дороги было около 14 километров, которые нужно было идти пешком через поля, через лес и через глубокий овраг. Молодая женщина шла одна ночью в дождь и мороз, порой под звуки бомбежки. Я ставлю себя на ее место, и мне становится страшно. Моя тетя, ее старшая дочь, до сих пор боится грозы (напоминающей взрыв снарядов), потому что в детстве, когда начиналась бомбежка, она от страха залезала в подпол и долго боялась потом выходить наверх, ей было всего три годика.

Бабушка получала хлеб по карточкам на себя и на детей. Она очень хотела есть. Идя по дороге с работы, она маленькими крошечками отщипывала хлеб от своей пайки и ела; когда приходила домой, от своей порции оставался маленький кусочек, а голод все равно не проходил. Легче стало, когда удалось купить козу-кормилицу. В доме появилось молоко. А осенью, после первых заморозков, разрешали искать оставшуюся картошку на колхозном поле. Она была уже мерзлая и дурно пахла, ее сушили, размалывали в муку и пекли лепешки. Их называли «тошнотиками». Тетя говорила, что после них меньше хотелось есть. Когда у нас на даче в подполе подгнивает картофель, я все время вспоминаю рассказы бабушки о войне, и мне трудно представить, как это можно было есть детям.

Вот такая незатейливая история. Я часто в детстве просила бабушку рассказать о том, как моя мама была маленькой.


«Бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет»

Ольга Тезкан:

– Мой дедушка был с Днепра. Сразу после школы его направили на ускоренные летные курсы, а потом на войну. Он был морским летчиком. Очень скоро самолет подбили; когда прыгал с парашютом, прорешетили ноги. Полз до своих, пока не подобрали. В тбилисском госпитале одну ногу пришлось отрезать. Там он и познакомился с моей бабушкой. Они поженились, в 43-м родилась тетя. Потом ему поставили протез, и в декабре 44-го он ушел обратно на фронт. В марте 45-го родилась мама, а в апреле пришла весть, что он пропал без вести. Так он и не вернулся, ему было всего 22. А бабушка больше не вышла замуж, оставшись вдовой в 20 лет. Он рассказывал бабушке, что во время вылетов в наушниках стоял сплошной крик и мат, и он тоже кричал от страха, потому что вокруг летали опытные немецкие асы, а они только сели за штурвал. Мы вели разные поиски, но потом случайно наткнулись на один документ и поняли, почему ничего не могли найти раньше: в документе была ошибка в дате.

Через 25 лет после войны.

Наталия Акимова:

– Я соцработник. У меня был подопечный, который прошел всю войну. И рассказал он мне такую историю. Был у него друг, с которым прошел он всю войну. Друг друга поддерживали, помогали и следили друг за другом, чтобы не потеряться в боях. Друг показывал моему подопечному фотографию своей молодой жены. Оба молодые, лет двадцать с небольшим, и вот у одного уже жена, а у другого нет. И убило в Праге друга. Замешкался при перебежках, и снесло полголовы.

И вот прошло 25 лет после войны. Едет мой подопечный в Ленинград и останавливается в Бологом. Поезд стоял там полтора часа. Зашли они в привокзальный ресторан, сидят, и бегает заведующая кафе по залу. Народу много, и она официанткам своим помогает. Что-то знакомое показалось. Подозвал, спросил, и выяснилось, что это жена его друга. Она закричала, когда узнала, что мой подопечный воевал с ее мужем, спрашивала, как он погиб, где похоронен. Она не знала, где похоронен ее муж, знала, что убит в Праге, и все. Вот и думаю: может, она молилась за мужа своего, и Бог открыл ей информацию о муже.


«Евреев затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли»

Татьяна Баева:

– Моей маме во время оккупации в 1942-м было 15 лет. Она 1927 года, бабушка 1906-го. Как и везде, немцы по захвате города на вторые сутки вывесили объявление о том, чтобы все граждане еврейской национальности явились в определенное место, с ценными вещами и запасом продуктов на три дня, якобы для заселения их в другой местности. У нас в городе были эвакуированные из Днепропетровска, не все успели уехать дальше, так как директор эвакуированного химбакинститута Горянов говорил, что не получил эваклисты. А на самом деле готовил все для сдачи немцам. Люди собрались, потом их окружили автоматчики, затолкали в машины, вывезли в лес и расстреляли.

Тем, у кого муж или жена были русскими, являться было необязательно. В конце улицы жила такая семья. Мать – еврейка, отец, русский, был на фронте, и трое маленьких деток, старшему 6 лет. Через какое-то время ночью к ним подъехали немцы с полицаями, схватили и вывезли в лес, там расстреляли. Но шестилетний Толик, мальчишка шустрый и бедовый, проскочил мимо ног полицая, выскочил в огород и спрятался в высоком бурьяне. Полицаи посветили фонариками; наверное, решили, что никуда он не денется, потом найдут, надо же было убить тайно мать с детками, уехали. Толик ночью постучался к соседям. Его одели во что могли, так он какое-то время перебивался у разных людей.

Мама шла по улице за хлебом, если его можно было так назвать, который выдавали немцы, и увидела стайку ребятишек на одной стороне улицы, а по другой шли полицаи и внимательно вглядывались в группу детей. Мама остановилась, среди детей был Толик. Мальчишки увидели полицаев, плотно окружили Толика и с криками «Рама, рама!» (самолет) начали кричать и махать в небо. Полицаи не заметили Толика и прошли дальше. Дети убежали в лес.

Надо сказать, что наш городок окружен лесами. От меня до леса четыре участка, а живу я практически там же, где и мама с бабушкой. Так вот, мама получила хлеб и пошла в лес к ребятам. Они сидели как перепуганные воробышки. Мама сказала Толику, что заберет его к себе домой. Они дождались темноты и огородами пришли домой. Толик жил у мамы с бабушкой; когда стало опасно, его перевели к бабушкиной сестре Александре, потом к невестке, бабе Паше. Она жила почти в лесу. Так Толика прятали до прихода наших. Потом приехала за ним сестра матери и забрала его.

Была ситуация у бабушки Александры. Когда они садились есть – баба, мама и Толик, зашел полицай Богданов, якобы за спичками. Толик едва успел спрятаться в шкаф. Полицай спрашивал у бабушки, не знает ли она, где Толик, так как его мама ищет и очень переживает (а маму с детками в лесу уже нашли лесники, присыпанных листьями). Бабушка и мама, мертвые от ужаса, сказали, что не знают. А на столе стояли приборы на трех человек. Богданов попрощался и сказал, что если узнают что-нибудь о Толике, то пусть обязательно сообщат. Думаю, что он прекрасно понял, где Толик, но просто оказался человеком. Молюсь о его душе и о его родных.

Мы с мамой всегда плакали, когда она рассказывала, как все это было. Ее одноклассник Абрам, которому чудом удалось выжить, рассказывал, как пришлось закапывать расстрелянных, и первой, кого он увидел в яме, была его расстрелянная мать; как прооперированного студента с носилками живьем швырнули в эту яму; как люди протягивали руки и просили о помощи… Потом тех, кто закапывал, тоже расстреляли, а Абрама взяли для уборки комендатуры. При нем был полицай. И когда немцы драпали из города, что-то сломалось, полицай замешкался, и Абрам убежал. Была зима, парнишка ночь просидел в ледяном подвале, потом пришел к бабушке и маме.


«Бабуля всю жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела»

Надежда Биниашвили:

Всегда бабуля, пережившая блокаду, резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела

– Моя бабуля пережила всю блокаду Ленинграда. В 43-м родила моего отца! Рассказывала, что даже крысу было сложно найти оголодавшим людям. Всю свою жизнь резала кусочек черного хлеба на маленькие кубики и так ела. Мне почему-то именно ее кусочки были самые вкусные. Очень трепетно относилась к еде. После войны вся ее энергия уходила, чтобы в семье всегда было много еды и никто не голодал.


«Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?»

Тамара:

– У меня есть история о моей прабабушке Тамаре (в честь нее меня назвали).

Военное время, мой прадед уходит на фронт, на тот момент у них было уже двое детей, две девочки. Прадед какое-то время писал, но потом письма перестали приходить. И через какое-то время бабушке приходит письмо о том, что прадед пропал без вести. Тамара горевала, так как было трудно жить, да еще и с двумя детьми. И вот она повстречала русского офицера, который в нее влюбился и почти сразу предложил руку и сердце; она долго не думала, так как детей надо было кормить и растить и им нужен был отец. Они были счастливы, он полюбил ее детей как своих, и вскоре Тамара родила ему сначала мальчика, ну а потом и девочку; и вот большая семья жила неплохо, он работал, она тоже, старшие сестры присматривали за младшими, и, несмотря на военное время, все было хорошо.

Алексей Давиденко.


Прошло время, война закончилась, детки подросли. И вот как-то прабабушка берет детей и собирается к родственникам в гости; уходя, оставляет мужа одного дома. Ушла. Стук в дверь.

Прадед открывает: в дверях стоит высокий незнакомый ему мужчина и говорит: «Здравствуйте! Кто вы такой? И где Тамара?» – «Здравствуйте! Тамары нет дома, а я хозяин этой квартиры и муж Тамары – Алексей». – «Что значит муж?? Это я муж Тамары – Георгий…»
Оба стояли в оцепенении некоторое время, пока Алексей не пригласил Георгия домой.

Алексей знал историю Георгия, что он ушел на фронт и пропал, поэтому, как военный военному, предложил сесть за стол, достал закуски и выпивку, и они начали вспоминать военное прошлое. Георгий рассказывал, что попал в плен, где его пытали, и он потерял память; их спасли в конце войны, и он еще долго не мог ничего вспомнить, но как только память вернулась, он тут же решил вернуться в семью. Что уж тут поделаешь, жизнь… Так и прошло несколько часов в разговорах.

И вот возвращается Тамара. Открывая дверь своим ключом, она слышит голоса, которые доносятся из кухни, и чуть было не упала в обморок, ведь оба голоса были ей знакомы, а один особенно, до боли. Представьте ее лицо, когда она прошла на кухню. Она увидела, как ее пропавший без вести муж сидит за столом с нынешним и пьет. Она в слезы, он тоже, особенно когда увидел детей. В общем, после долгого разговора Георгий уходит, оставляя семью в руках Алексея, так как по-другому нельзя было уже и ничего не вернешь. Он уехал в Ахалцихе, но очень часто гостил у них, навещал детей и помогал им всячески. Вот такая вот история.

Подготовила Мария Сараджишвили.